— Это что еще за бардак? — гремела на весь зал Алла, быстро приближаясь к эпицентру беспорядка.
За Аллой шли еще двое крепких молодых ребят. Только сейчас Зубков заметил, что они были одеты в одинаковые белые футболки и тренировочные штаны с белыми полосками во всю длину штанин. Объяснения были получены вместе с удостоверением полковника СГБ и улыбкой дяди Юры. Инцидент был исчерпан. Возмутителей спокойствия взяли за руки и за ноги и понесли к выходу. Юморист трубач медленно заиграл похоронный марш. В нужный момент вступили литавры.
Через минуту оркестр снова заиграл задорную мелодию, и ночная жизнь вошла в привычное русло.
— Уроды, — обиделся Боря. — Зачем бутылку-то кидать было? А если бы в голову кому попали?
— Кстян, — промычал уже сильно пьяный Данилыч и про-тянул к нему расто-пыренную пятерню. — Уажаю.
— Ну что, — сказал Боря, — на посошок? И надо Данилыча домой отвезти…
Выпив, Боря попрощался и практически поволок Данилыча к выходу. В этот момент по лестнице со второго этажа спускались две женщины, и, заметив их, дядя Юра расплылся в улыбке. Одной из них было лет сорок, другой, наверное, не больше двадцати. Дама постарше была одета в черное платье до колен с глубоким вырезом на пышной груди. Ее молоденькая спутница смахивала на школьницу. Клетчатая темно-красная, со складками, юбочка чуть выше колен, белая блузка с расстегнутыми на груди пуговками. Круглое личико, светлые волосы, схваченные на затылке черной резинкой.
— Стел-лоч-ка, — пропел Чуев, когда женщины подошли к столу. — Как же я по тебе соскучился.
— Иду, мой хороший, — ласково ответила та, что была постарше. — Иду.
Костя понял, что вторая — это Машенька. Машенька была весьма хороша, только красной шапочки не хватало и лукошка с пирожками для бабушки. Чуев поднялся навстречу к Стелле. Костя посмотрел на него и тоже встал. Дядя Юра поцеловал Стеллу в щечку, а затем и Машеньку.
— Давно тебя не было видно, — сказала Машенька.
— Лечился. Познакомьтесь. Мой товарищ по лечению — Константин.
— Какой красавчик, — улыбнулась Стелла. — Стелла.
— Маша.
— Номера готовы? — спросил Чуев.
— Конечно, готовы, — улыбнулась Стелла.
— Так чего же мы стоим? — удивился дядя Юра и повернулся к Маше: Машенька, очень тяжелый случай, — кивнул он на Костю. — У человека отшибло всю память. Тридцать лет прожил и ничего не помнит. Ты уж постарайся…
Дядя Юра не договорил. Он лишь улыбнулся и, обняв Стеллу за талию, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Счет мне, — крикнул дядя Юра с лестницы и поцеловал Стеллу в шею.
Машенька кивнула головой и посмотрела на Костю.
— Ну что, — улыбнулась Машенька, — пошли восстанавливать память?
Машенька взяла Костю за руку и повела на второй этаж. В зале народ веселился от души. Оркестр весь вечер выдавал заводные мотивчики.
Комнатка, в которую Машенька привела Зубкова, была оклеена дешевыми, но не противными обоями и имела размер три на пять метров. Посреди комнаты стояла кровать. Плафон с одной лампочкой, висящий под потолком, давал слабое освещение. Рядом с входной дверью были двери в туалет и ванную, а напротив небольшое окно, плотно занавешенное шторой. Зубков подошел к окну, чуть отодвинул штору и, взглянув на улицу, отошел от него и сел на кровать. Кровать без скрипа туго прогнулась под ним. Машенька закрыла дверь на щеколду, обошла вокруг кровати, распустив волосы, села Косте на колени, качнув своей молодой, упругой грудью к его носу. Костя посмотрел ей в глаза и, взяв руками за попку, притянул к себе поближе. Внутри у него что-то зашевелилось, появилось приятное головокружение. Машенька расстегнула пуговицу его рубашки. Затем вторую…
— Как зовут твоего приятеля? — спросила Машенька, продолжая неторопливо расстегивать пуговицы на Костиной рубашке.
— Ты же его знаешь, — ответил Костя, чуть сжимая пальцами упругие ягодицы.
— Да нет, — усмехнулась Машенька, — я про половой член.
— А-а… — понял Костя. — Его зовут член. Или, если официально, пенис.
— Пенис?.. — задумалась Машенька и, посмотрев в потолок, перестала расстегивать пуговицы. — Как же ты с ним разговариваешь?..
— Что? — опять не понял Зубков. — А что, с ним нужно разговаривать?
— Ну… некоторые разговаривают. Дают имена…
— Какие, например?
— Ну, там… Железный Феликс, Шалунишка, — не спеша перечисляла Машенька, напрягая память, — Келдыш, Солдат, Малыш, Кегля, Тушканчик, Бориска, Живчик.
— Хм-хм. Ну… Феликс — еще куда ни шло, а вот насчет железного… это он тебе приврал.
— Я и сама знаю, — сказала Машенька. — Две минуты — и на боковую.
— Ну а у тебя как ее зовут? Дразнилка?
— Киска, — улыбнулась Машенька, кокетливо склонив голову набок.
— И о чем же вы с ней беседуете?
— Так… о разном… я ее люблю… глажу…
— Гладишь? — поднял брови Костя. — Вообще-то это называется мастурбацией, а не беседой. Хотя… — вздохнул он, — какой собеседник попадется. В этом обществе мастурбация и дискуссия, судя по всему, обозначают одно и то же.
— Как это? — удивилась Машенька.
— Движение есть, а дети не рождаются.
— Как в буддизме, — сказала Машенька и нежно поцеловала Костю в нижнюю губу. — Главное — процесс.
— Че-го? — от услышанного Костя перестал мять Машенькины ягодицы и чуть не открыл рот.
— Я сейчас тебе все объясню, — прошептала Машенька и мягко повалила Костю на кровать.
В зале уронили что-то тяжелое, и грохот смешался со звоном стеклянных осколков. За стеной послышалось рычание. Зубков успел разобрать голос Чуева.
Со следующей секунды он перестал воспринимать окружающий мир, кроме того, что было в этой маленькой комнатке…
Глава 15
«Слово дворянина и история Моисея»
Премию было решено обмыть в ресторане напротив редакции. По пути к гардеробу Зубков заглянул в кафетерий. Там завязалась нешуточная дискуссия.
«…И все равно я не понимаю, за что императора причислили к лику святых, да еще мучеников. За то, что он отрекся от престола и бросил свою страну на произвол судьбы? Дескать, извините, ребята». — «Так какая ситуация была в стране, помнишь? Если бы не отрекся, может, было бы еще хуже». — «Возможно. Но каждый солдат давал клятву на верность царю и отечеству. И если он уходил с поля боя без приказа и говорил, что так будет лучше, его объявляли дезертиром и расстреливали. У императора ответственность еще больше. Он главнокомандующий, в конце концов! Так что же получается? Что он предал свою армию, свой народ?» — «Не о том вы, господа, говорите. Его объявили мучеником. Но ведь его просто застрелили. После этого последовали десятилетия террора и были уничтожены десятки миллионов людей. Вот кого действительно мучили в лагерях, над кем издевались. Что-то я не помню, чтобы хоть одного из них канонизировали». «Я согласен с тобой. Конечно же, он безвинно пострадал. Но разве он один? Так почему же такая избирательность?..»
