имеет к достойному образу жизни нацеленность на то, что вам достаточно быть хорошенькой, чтобы заслуживать богатства и всеобщего восхищения!
Однако даже это собрание пороков еще не достигло днища. Нам еще предстоит состязание талантов и финальное оглашение победительниц.
Первая девочка на конкурсе талантов в старшей возрастной группе выходит и исполняет «Я верю». Ну, вы знаете: «я верю в каждую каплю дождя, в каждый растущий цветок…» – в общем, знаете эту песню. Бедняжка дрожит так сильно, что голос ее звучит чудовищным тремоло. Невооруженным глазом видно, как ей страшно. Ее родители, а также координаторы конкурса настолько вбили в детскую головку необходимость добиться успеха в этой ухудшенной версии смотра любительских способностей, что она буквально сотрясается от волнения. Малых детей подвергают пытке: станцуй для гостей, детка. Спой свою песенку. Скажи «да-да»…
Как заметила Синди, по-настоящему сбрендили здесь родители, внедряющие собственные несбывшиеся мечты в кровь своих детей. Сколько денег, сколько часов изнурительных репетиций потрачено на то, чтобы их ребенок выступал как обезьянка? Сколько извращенной радости доставляет этим дрессировщикам заставлять ребенка танцевать, и кружиться, и воздевать руки к господу, чтобы он трясся как жертва пневмонии перед аудиторией торговцев одеждой?
И, видит бог, тень Ширли Темпл все еще витает над этими детьми. Дженнифер Чайлдерс, восьми лет от роду, из Сателлит-Бич, штат Флорида, поет и танцует под любимую песенку из древнего репертуара, «Зверюшки-печенюшки у меня в супе». Еще одна девочка так и вовсе копирует Ширли: длинные светлые кудряшки, чуть хрипловатый голосок и неописуемая застенчивость, делающие ее старше своего возраста. Их родителей я бы, не задумываясь, пустил бы в мясорубку – прямо в обуви.
И что тогда осталось у этих несчастных детей своего? В этом нежном возрасте они могли бы похвастаться только своей невинностью. Но ее у них похитили в далласском Доме моды – у них теперь не осталось ничего, они развращены до мозга костей.
Мэй Рузен из Форт-Уорта, перетянутая в талии как Софи Такер, покачивая бедрами, фальшиво поет «Попурри счастья». Настолько не по-детски, настолько далеко от невинности, что мне пришлось отвернуться. Девяносто минут в прайм-тайм на одиннадцатом канале, и пусть весь мир горит огнем.
И много-много другого. Даже перечислять не стану. Женщины удивляются, почему мужчины занимаются войнами, почему они считают женщин пустоголовыми аксессуарами, годными только для того, чтобы скрашивать их вечерний досуг, почему американские матери гордятся трупами своих сыновей, разнесенных в клочья во Вьетнаме. А стоит ли удивляться?
И стоит ли искать сложных причин этого? Вот они, уложившиеся в девяносто минут унижения и пошлости. Вот что проделывает бастион демократии со своим юным поколением.
Одиннадцатый канал попросил меня особо отметить то, что организовывали и снимали шоу не они; что они лишь транслировали чужую передачу, что они отвечают за ее содержание не больше, чем за грядущий спецвыпуск «Мне 17, я беременна, и мне страшно». Которая должна выйти со стереозвуком в среду второго сентября, в семь часов вечера.
О.К., я отметил это, и я благодарен им за хорошую работу. А теперь помашите ручкой нашим леди. Я все могу понять, но как насчет «Нашей Маленькой мисс»?
Мне послышалось, или кто-то произнес слово «порнография»?
Песнь любви для Джерри Фалуэлла
Первым делом давайте посидим в темноте – как сидели в темноте они – и выслушаем слова писателей. Дон Маркиз говорил: «Если вы заставите людей думать, что они думают, они вас полюбят; но если вы заставите их думать по-настоящему, они вас возненавидят».
Джеффри Вулф говорил: «Писательство не имеет ничего общего с хорошими манерами, но еще меньше – со спортивным поведением и вообще любыми ограничениями… Поначалу каждый писатель занимается диверсиями, если так можно назвать те направленные против общества строки, которыми он зарабатывает себе на пропитание. В конце концов, каждый фантаст, занимающийся самоедством, осознает, что невзгоды его друзья, что скорбь питает и обостряет его фантазию, а ненависть – не менее эффективный творческий инструмент, чем любовь (и в мире ее гораздо больше), и, наконец, что без здоровой доли безумия он вообще ноль без палочки».
Артур Миллер говорил: «Общество и личность – взаимно зависящие друг от друга враги, и работа писателя заключается в том, чтобы очерчивать и охранять этот парадокс, чтобы он, не дай бог, не разрешился».
И, наконец, вот слова Роберта Кувера: «Самые лучшие общественные порядки с годами ветшают, поэтому их необходимо время от времени рвать в клочки и начинать все заново. В примитивном обществе это делали каждый год на ритуальной основе. Напиться допьяна, нарушить все правила, прикоснуться к первобытному хаосу… ну, или хотя бы самой-самой заре цивилизации, а потом вернуть себе чувство общности, а значит, и порядка. Кстати, это хороший повод бухнуть… …задача автора, создателя мифов – стать творческой искрой в этом процессе обновления: это он и никто другой рвет на части старую историю, оглашает вслух непроизносимое, сотрясает основы, а потом собирает из обломков новую историю».
Впрочем, все они писатели. Что еще могут они сказать в свою защиту? Они все – профессиональные лжецы. Разве не сказал один из них – по фамилии Пушкин: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман…»?
И как нам теперь думать о сознании писателя? Что прикажете думать о том чистилище, в котором рождаются сны, откуда исходит тот бред, который люди называют волшебством, потому что других слов для дыма, тумана или истерии у них просто нет? На чем нам остановиться, рассматривая формы и тени, которые становятся рассказами? Отмахнуться ли от них как от бредовых видений, или как от изнанок творчества, или как от слабительного средства? Или все же смотреть на них, как смотрела бы на них любая безволосая обезьяна: как на обыкновенную ложь. И вообще, врать нехорошо, не так ли? Не забывайте об их девиациях!
Кто станет тем первым, кто признает, что Роберта Бернса с его любовью от маркиза де Сада с его ненавистью отделяет всего лишь тонкая мембрана, а то и совсем уж тоненькая дымовая завеса?
Разве не страшно думать о том, что Диккенс, большой любитель источать патоку, благословлять всех и каждого, ну и т. д, и т. п., смог создать также беглого каторжника Магвича, эксплуататора детского труда Феджина, убийцу Сайкса? Разве не парадоксальна мысль о том, что такая женщина, как Мэри Уолстонкрафт Шелли, с детства окруженная теплом, заботой и любовью, смогла написать эталон романа ужасов – «Франкенштейн»? Может ли вообще уместиться в голове логика того, что и «Аннабель Ли», и «Маска Красной Смерти»
