Киспиторян назвал свою первую и наиболее известную книгу "Башня смешения языков", отталкиваясь от известной легенды о Вавилонской башне. Он предполагал, что эта история появилась еще до создания Империи. Возможно, среди межзвездных торговцев, которые путешествовали от планеты к планете и на собственном опыте узнали, что нет двух планет, говорящих на одном и том же языке. Эти торговцы и были живым доказательством того, что люди, живя на одной планете, говорили на одном языке. Торговцы и являлись носителями этого языка. Они объясняли смешение языков легендой о великом лидере, который построил первую «башню» или звездолет. Согласно легенде, бог наказал этих рвущихся к звездам смельчаков тем, что дал каждому свой язык, а потом заставил их расселиться по разным планетам. Эта легенда подавала смешение языков, как причину, а не следствие расселения человека по Галактике, но мифы зачастую отличались тем, что их причина и следствие менялись местами. Но легенда, безусловно, сохраняла для будущих поколений историческое событие.
Эти работы Киспиторяна находили полное понимание в научной среде. Но, перевалив через сорокалетний рубеж, он начал выдвигать совершенно неприемлемые идеи. Используя компьютеры с подозрительно высоким быстродействием, он приступил к препарированию галактического стандарта. И выяснилось, что многие слова несут в себе совершенно разные фонетические традиции, не совместимые друг с другом. Они просто не могли возникнуть на любой отдельно взятой планете, которая говорила на стандарте или языке, который ему предшествовал в далеком прошлом. Далее выявилось много однокоренных слов, которые вроде бы должны были обозначать близкие понятия, но, преобразованные по правилам галактического стандарта, они стали выражать совсем другое. Такие изменения не могли произойти за относительно короткий, по историческим меркам, период, датированный с одной стороны первым космическим поселением, а с другой — образованием Империи. Очевидно, заявлял Киспиторян, на планете, где зародилось человечество, существовало множество языков, а галактический стандарт стал первым универсальным человеческим языком. Человечество на протяжении всей истории разделяли языковые барьеры. И только Империи достало могущества навязать всем людям общий язык.
После этого Киспиторяна, естественно, уже воспринимали как серьезного ученого. А его же собственное толкование легенды о Вавилонской башне использовали против него самого. Он едва не лишился жизни по обвинению в сепаратизме, поскольку в его новых работах явственно чувствовалась тоска по тому времени, когда люди говорили на разных языках. Власти позаботились о том, чтобы лишить его всех фондов и даже на короткое время посадили в тюрьму, поскольку он использовал компьютеры, быстродействие и объем памяти которых превышал установленные законом пределы. Лейел подозревал, что Киспиторян еще легко отделался. Совершенствование программ, которые он разработал, достигнутые результаты по структурированию языка могли привести к созданию компьютера, который мог понимать и воспроизводить человеческую речь, а такое каралось смертной казнью.
Теперь, конечно, это не имело значения. Но Киспиторян до конца своих дней настаивал на том, что занимается чистой наукой и не его дело судить, хороша или плоха лингвистическая общность Империи. Он лишь сообщал о том, что в далеком прошлом, до образования Империи, человечество говорило на разных языках. И Лейел все больше склонялся к тому, чтобы взять сторону Киспиторяна.
Лейел чувствовал, что, опираясь на исследования Киспиторяна и статью Маголиссьян об использовании языка приматами, он может прийти к очень важному выводу. Но связь эта не давалась в руки. Приматы не создали собственного языка. Они лишь использовали существительные и глаголы, с которыми их знакомили люди. Поэтому ни о каком разнообразии языков не могло быть и речи. Тогда где же связь? Откуда взялось многообразие языков? Имеет ли это отношение к процессу, благодаря которому люди превратились в человечество?
Приматы использовали только крошечную толику галактического стандарта. Как, впрочем, и большинство людей. А большая часть из двух миллионов слов галактического стандарта предназначалась специалистам, которые не могли без нее обойтись. Словарь же среднего, то есть достаточно образованного, человека не превышал нескольких тысяч слов.
И, что самое странное, именно этот сегмент галактического стандарта постоянно менялся. Специальные научные и технические статьи и книги, написанные в 2000 году Галактической эры, без труда читались и теперь. Зато сленговые выражения, особенно в диалогах, которые частенько встречались в литературных произведениях, превращалась в китайскую грамоту уже через пять столетий. Та часть языка, которая связывала самые различные общности, менялась быстрее всего. Но при этом эти изменения происходили практически одновременно по всей Галактике. Объяснения Лейел не находил. Больше всего менялся общий, объединяющий язык. Напрашивался вывод, что в далеком прошлом, когда люди были разъединены, язык каждой группы людей не менялся вовсе.
Не горюй, Лейел. Это не твоя область знаний. Любой компетентный лингвист наверняка знает ответ на этот вопрос.
Но Лейел знал, что это не так. Ученые, специализирующиеся на какой-либо дисциплине, очень редко ставили под сомнение справедливость своих профессиональных аксиом. Лингвисты принимали как данность положение о том, что язык изолированной группы людей или планеты неизбежно более архаичный, менее подвержен переменам. Но они понимали почему.
Лейел поднялся. У него болели глаза: слишком долго смотрел на голограммы. Болели колени и спина: слишком долго просидел в одной позе. Он хотел лечь, но знал, что сразу уснет. Проклятие старости — засыпал он легко, но не мог спать достаточно долго, чтобы встать бодрым и отдохнувшим. Но он не хотел отдавать время сну. Ему хотелось поразмышлять.
Нет, нет. Ему хотелось поговорить. Именно так возникали у него лучшие идеи — в процессе разговора, когда вопросы и аргументы собеседника заставляли сконцентрироваться на той или иной проблеме. Словесный поединок повышал уровень адреналина в крови, и в голове возникали парадоксальные, но, как потом выяснялось, правильные мысли.
Где Дит? Прежде он мог говорить с Дит целыми днями. Неделями. Она знала о его исследованиях не меньше, чем он, постоянно спрашивала: "А об этом ты подумал"? — или удивлялась: "Как ты мог такое подумать!" Точно такие же диалоги велись и об ее работе.
Но в прошлом.
В прошлом, которое ничем не походило на настоящее. Теперь она в нем не нуждалась, теперь у нее появились друзья в Библиотеке. И не приходилось этому удивляться. Теперь она не думала, она претворяла свои старые идеи в жизнь. Ей была нужна Библиотека, а не он. Но вот он не мог обойтись без Дит. Такая мысль приходила ей в голову? Лучше бы я полетел на Терминус… если б получил разрешение этого чертова Гэри.
