– Макси всегда выглядел незаурядным. Прелестный малыш, потом великолепный двухлетка. С каждым годом всё больший красавец. Ему было шесть лет, когда всё изменилось. Ему было восемь, когда мы узнали, что уровень красоты, если он слишком высок, приводит к зависти и требует устранения того, чей внешний вид вызывает нарушение.
Её способность говорить о детоубийстве такими безлики словами и в таком сдержанном тоне показывает, что за три года, прошедшие с убийства Макси, она разработала и отточила техники самообладания, с которыми я никогда не смог бы тягаться. Она сверхъестественно невозмутима, всё возбуждение подавляется, это то, что она должна делать, чтобы выжить, сейчас – чтобы спасти свою дочь.
Она говорит:
– У Шерли Джексон[35] есть рассказ «Лотерея», который поднимает вопрос ритуального забивания камнями. Каждый в городе согласится с тем, что что-то возмутительное и морально невыносимое может казаться нормальным, необходимым для общественного порядка и возможностью для сплочения общества. Те, кто участвуют в этой лотерее, поступают так по своей воле. Когда кто-то, слишком прелестный, должен быть устранён из «Уголка», участвуют все, один за другим, включая и самого Макси, но добровольно – никто.
Ужасающая сцена, которую она описывает с такой сдержанностью, пугает меня так, как ничто и никогда.
Я невыразимо благодарен, что неуязвим к силе этого таинственного Присутствия. Но затем я молюсь, что я действительно неуязвим, потому что со второй попытки кукольник может найти способ открыть мою личную частную дверь.
Рассказывая теперь шёпотом, Ардис говорит:
– Здесь всего лишь камни считаются недостаточными. Применяется большая фантазия. И в отличие от рассказа Джексон, жертвоприношение проводится не рационально, а с целью увеличить продолжительность события, как тебе, возможно, понравится посмотреть хороший бейсбольный матч, продолженный на несколько дополнительных подач для того, чтобы усилить драму и максимальное удовлетворение.
Мои ладони потеют. Я вытираю их о свои джинсы перед тем, как поднять пистолет с колен.
– За три года больше не было другого человека, чьё появление могло стать причиной такого нарушения, – сообщает мне Ардис. – До недавнего времени. Члены нашей семьи начали выражать зависть по поводу растущей красоты дочери, и ей, и мне. Конечно, я имею в виду, что эта зависть выражается другому, для кого они вынуждены говорить.
У меня сотня вопросов, но прежде чем я успеваю сформулировать хоть один, Ардис поднимается со стула и просит меня пойти с ней.
Она открывает парадную дверь и ведёт меня внутрь.
Я на секунду осторожно огладываюсь на затенённое крыльцо и на более глубокий мрак за ним. Когда я закрываю дверь, я задвигаю засов, так как, кажется, сама ночь может ожить как дикий зверь и протиснуться через порог в наше бодрствование.
Я следую за ней вдоль коридора в безукоризненно чистую кухню.
По моему опыту, всё в «Уголке Гармонии» просто сверкает. Тяжёлая работа, должно быть, необходима, чтобы освобождать их рассудок от продолжающихся болезненных размышлений об их безнадёжной ситуации. Пристальное фокусирование на том, что они могут контролировать – например, чистота их домов и предприятий – наверняка является одним из нескольких способов, с помощью которого они могут не дать погаснуть последним уголькам надежды.
В свете кухни я обнаруживаю, что Ардис Хармони красивая. Ей, вероятно, скоро стукнет сорок, кожа её лица чистая как день, а её глаза цвета crème de menthe[36], такого тёмного зелёного, что я бы не подумал, что глаза такими могут быть вообще. В противоположность этому безупречная кожа отмечена «гусиными лапками», но эти крошечные морщинки кажутся мне не свидетельством возраста, а мужества и стальной силы воли, с которыми она сталкивается каждый день в «Уголке», и даже сейчас её глаза щурятся, а рот крепко сжат в решительности.
Она тянет меня к раковине под окном, из которого виден больший дом, стоящий на холме за этим. Как и раньше, освещены некоторые окна на втором этаже этой грандиозной резиденции.
– Родители моего мужа купили это владение на продаже заложенного имущества[37] в 1955 году. Оно находилась в упадке. Они восстановили бизнес, обернули неудачу в успех и построили дополнительные дома, когда их дети переженились, а семья выросла. Они жили в доме на вершине холма, пока не умерли, они оба, девять лет назад. Мы с Биллом жили. Мы жили наверху четыре года – пока всё не изменилось. Пять последних лет мы прожили здесь, внизу.
Не сказав мне прямо, что их контролёра и мучителя можно найти в самом высоком из семи домов, не упомянув имя и не предоставив описания, без обличения своей просьбы в слова, что могло бы привлечь нежелательное внимание, она, тем не менее, передаёт мне своими глазами и выражением, что она надеется, что я могу справиться. Возможно я, неуязвимый к силам Присутствия, смогу войти в его логово необнаруженным и убить его. Я понимаю, что она хочет от меня, так ясно, как если бы мог читать мысли.
Если Присутствие – одно, а Хармони – много, и если оно может одновременно контролировать только одного человека – что вроде бы показывает история с порезом Донни и зашиванием его раны Дениз – тогда, конечно, за пять лет они должны были найти способ сокрушить своего врага. Однако, у меня недостаточно информации, чтобы понять их длительное порабощение или сосчитать мои шансы на успех выполнения задачи, которую, как она надеется, я выполню.
Необходимость говорить об этих вещах непрямо и подавляя эмоции осложняет мне сбор информации. Я спрашиваю:
– Человек?
– И да, и нет.
– Что это значит?
Она трясёт головой. Она не смеет говорить, из-за страха, что слова, которые потребуются ей для описания моей намеченной жертвы, могут предупредить его о том факте, что мы устраиваем заговор против него. Это наводит на мысль, что если он однажды взял над кем-нибудь контроль, то даже когда он покидает человека, они двое остаются связанными навсегда, по меньшей мере, слабо.
– Я предполагаю, что он один.
– Да.
Она смотрит на пистолет в моей руке.
Я спрашиваю:
– Этого будет достаточно, чтобы выполнить работу?
Её выражение безрадостно.
– Я не знаю.
Пока я обдумываю, как лучше перевести в слова некоторые другие вопросы без включения психической сирены в разуме Присутствия, спрашиваю, можно ли попить воды.
Она достаёт из холодильника бутылку «Ниагары»[38], и когда я кладу пистолет на обеденный стол, уверяю её, что стакан мне не нужен.
