— Верно, трус я. Со страха солгал. — Вяхирь с тоской оглянулся по сторонам, словно ища сочувствия у присутствующих. — Но на снисхождение уповаю. Не губил я никого отродясь, кроме самого себя.
— А кто тогда губил?
— Догадки имеются. Только для меня в том опять же никакой выгоды. Если простит суд, то не простят тати, на коих подозрение через меня падет. Эх, обложили со всех сторон, аки волка шелудивого! Что так смерть, что этак погибель.
— Ужо тебе, кровопийца! Еще и ломается, как красна девица. Нюни распустил. — Посадник, наверное, перегревшийся на солнце, явил бурное негодование. — Он Власта Долгого убил, он! Больше некому! Пусть за невинную кровь своим животом ответит. Истребить его! Виру с такого прощелыги все одно не сыщешь.
— Не было еще такого случая, чтобы я законную виру с виноватого не сыскал. — спокойно возразил Добрыня. — За неимущего злодея вы всей вервью [40] дикую виру заплатите. Сыск еще не кончен. Последнее слово за Вяхирем… Излагай свои догадки, не упорствуй. Облегчи сердце. А я тебя в случае чего от недоброхотов отстою.
— Как же. слыхали. Только верится с трудом… Пес с псом снюхается, а боярин с боярином столкуется. Для того и пустили на свет холопов, чтобы они за все ответ держали. И за княжье самоуправство, и за боярский кривосуд, и за купеческое лихоимство.
— Его только за один поганый язык надлежит казнить! — окончательно рассвирепел посадник. — Да как он, выжига, смеет на мирской сходке поносными словами лаяться!
Добрыня между тем был настроен куда более миролюбиво. Голос свой надрывать не стал, а молвил с улыбочкой:
— Ты, как я погляжу, вольнодуме ц. И не дурак к тому же. Что тогда в хмельном пойле ищешь?
— Ничего не ищу. — Вяхирь опять уронил голову. — Топлю в нем свою грусть-печаль.
— К какому делу, кроме винопития, способен?
— Псарь я. С детства приставлен был к ловчим да гончим. В хворобах псовых сведущ. Да и в соколиной охоте толк понимаю.
— А скажи-ка мне: под которое крыло сокол цаплю бьет?
— Под левое, боярин.
— А ведь верно, — кивнул Добрыня. — Славное у тебя занятие. Усердные псари и соколятники навсегда нарасхват. Коль с пьянством покончишь, я тебя, так и быть, к себе в услужение возьму.
— Да я ведь вроде на смерть осужден.
— С этим успеется. Откройся перед судом, и будешь прощен. Нам истина нужна.
— Истина всем нужна. Да только каждому своя, — с философским видом заметил Вяхирь. — Истины я касаться не буду. А чему свидетелем был, поведаю без утайки.
— Сделай одолжение.
— Выпил я в тот день, каюсь, изрядно. Праздновали что-то в городе. Будто бы встречу солнца с месяцем. Вот я и набрался. Просыпаюсь ночью под забором. Темень, аки в царстве мертвых. Недалече конь всхрапывает и люди говорят. Не по-доброму говорят, с укорами. Ругня, а не разговор Я на голоса пошел. Десять шагов не успел сделать, как слышу: один человек вскрикнул. Ну тут и началось. Видеть я в ночи ничего не вижу, только слышу, как семеро одного смертным боем бьют. Ну, может, и не семеро, а трое-четверо. Сие одним только совам да нетопырям ведомо. Сначала этот бедолага еще держался. Бранился крепко и страшными карами грозил. Земными и небесными. Потом с ног свалился. Тут они его и добили. Потом пали совет держать: как с мертвым телом поступить. И так прикидывали, и этак, а все не по уму. Тогда один говорит: нальем ему в глотку вина, люди и подумают, что он в пьяной потасовке гибель поимел. Как сказано, так и сделано. Я в то время с испуга в соломе хоронился. Долго там просидел. Когда к покойнику осмелился приблизиться, уже вторые петухи пропели.
— Дышал он еще? — спросил сотский, весьма увлекшийся этой историей.
— Куда там! Не дышал. И сердце не билось. Рядом пустой мех лежал. Вина только на пару глоточков осталось. Но вино доброе, фряжское. Жаль, зазря перевели. Что дальше было, вы уже знаете.
— По всему выходит, что ты злодеев не видел? — уточнил посадник.
— Нешто я тварь ночная, чтобы взором мрак пронзать? Видеть я ничего не видел, зато ясно слышал. И хотя в страхе пребывал, кое-что запомнил.
— Ежели запомнил, тогда до нашего сведения доведи, — велел Добрыня.
— Наговорили они вместе много чего. Такой брани мне даже в темнице не доводилось слышать. Но напоследок, пока дело до побоища еще не дошло, Власт Долгий сказал: «Не высоко ли ты себя, холоп, ставишь. Берегись, падать будет жестко». На что ему был дан ответ: «Ты сам холоп княжий. А я вольный человек. Господину моему служу не за кусок хлеба, а из почтения. То же самое и тебе предлагаю. Внакладе не будешь». Последние слова Власта таковы были: «Меня не купишь. Я князю перстень целовал. И ваше стяжательство на чистую воду выведу. Ишь, обычай взяли, варяжские мечи да секиры поганым продавать. Киеву от этого не только убыток, но и прямая угроза. Мечи те потом на наши головы падут».
— Любопытные беседы у вас по ночам случаются, — произнес Добрыня как бы в задумчивости. — А пустой мех потом куда девался?
— Не знаю, — развел руками Вяхирь. — Может, люди подобрали. Вещь в хозяйстве нужная.
— Вино точно фряжское было?
— Истинно так. Мне его в Изборске у тамошних купцов доводилось пробовать. С иным не спутаю.
— Эй, миряне! — зычно крикнул Добрыня. — У кого фряжское вино в закромах имеется?
Возгласы в ответ последовали самые различные, но преимущественно отрицательные:
— Нет!
— Откуда нам, сирым, его взять!
— Даже и вкуса не ведаем!
— Нетути!
— Мы и брагой обходимся.
— Никак насмехаешься над нами, боярин!
— Вино пить, голым ходить!
— Еще чего! Мех такого вина дороже тельной коровы стоит.
Дабы утихомирить народ, Добрыне даже пришлось вскинуть вверх десницу.
— Верю всем, верю на слово, — молвил он. — А ведь помню, кто-то сегодня зазывал меня на кубок фряжского вина… Эй, стража, доставьте сюда посадского приказчика Страшко.
— Он делом неотложным занят! — На удивление всем, посадник осмелился перечить княжьему вирнику.
— Да и мы здесь тоже не бездельничаем, — вполне резонно возразил Добрыня. — Но если твоему приказчику недосужно, я его долго не задержу.
Страшко Ятвяга доставили прямо из посадских хором, где он по неизвестной надобности пребывал в самой глубокой подклети (так, по крайней мере, доложил десятский).
Глаза приказчика воровато перебегали с хозяина на Добрыню и обратно. На Вяхиря, вдруг ставшего на вече чуть ли не главным действующим лицом, он никакого внимания не обратил.
— Ты мне поутру фряжское вино предлагал? — как бы между прочим осведомился Добрыня.
