- Господин, яблочный мой, купите флажок! Пли-и-из! - завлекающе улыбнулась Генриху блондинка в голубой шапочке с эмблемой Консервы.
Бизер улыбнулся в ответ, протянул девушке купюру, флажок брать не стал, протиснулся мимо лотков, торопливо отмахиваясь от оживившихся продавщиц, и вышел на набережную.
Темно-синяя вода плескалась о гранит. Генрих оперся о парапет. Он долго стоял у воды, изучая. Искал время. Оно текло, пропитывая воду прошлым. Когда-то в воде была жизнь, но она ушла. Осталось время. Генрих смотрел. И вместе с ним смотрел и думал кто-то другой. Этот "кто-то" знал многое о городе и времени. И Генрих не мог понять, где кончаются его собственные мысли и начинаются того, другого.
Город умер давно, умер камень, и умерла вода. Они сопротивлялись долго. Они сражались. Улицы и дома, каждый камень, и каждый карниз, каждая разбитая ангельская головка на фронтоне, каждый атлант, подпирающий готовый рухнуть балкон. Но что они могли сделать? Дома потрошили один за другим, обращая плоть в мусор и набивая мертвую оболочку железобетоном и пластиком, вставляя в проемы чужые белые рамы. Город превратился в мумию, его накрыли саркофагом и назвали "Консервой". Даже бизеры не именуют его "Городом". Просто "Памятник", да "Мумия" - иногда. Впрочем, в саркофаге и должна лежать мумия. Все правильно. В этих словах была логика. Но с некоторых пор Одд начал логику ненавидеть.
Генрих свернул во внутренний двор. Здесь был садик в три дерева и две скамейки. Тихое кафе под полосатым тентом пустовало. От белых столов и стульев пахло чем-то поддельным, химическим.
- Чего изволите-с? Пиво? Квас? Кофе?
Дородный парень в полосатых штанах и вышитой рубахе согнулся в поклоне, ловя ускользающее с локтя полотенце. Генрих отрицательно покачал головой. Парень скорчил кислую мину и отошел, подозрительно оглядывая бизера, в котором было что-то, как бы это сказать... огородное. Генрих сел на скамейку. Стены плотно обступали двор, ярко раскрашенные, с множеством рекламных щитов. Наверху, в мансардах, как и положено, селились художники. Рисовали во дворе, промышляя скорыми карандашными портретами бизеров. Мольберты, неубранные, стояли меж деревьев. Но не по этому тосковала душа Генриха, не по вылизанному дворику с яркой рекламой, не по конфетно-фальшивым дворцам. Что-то внутри страдало и рвалось, чужой, поселившийся в нем, кричал и требовал... чего?
Парочка туристов, позевывая, забрела во двор. Он - пожилой, с усиками, в кепи, в пестрой майке и шортах, она - в нежно-розовом и прозрачном, молоденькая, курносенькая, капризная. Приметив бизеров, прибежал с мансарды художник. Как и положено художнику - лохматый, в заляпанных краской джинсах и брезентовой рубахе. Пытаясь изобразить достоинство на лице, он спешно доставал из просторной сумки картончики и показывал бизеру. Бизер оценивающе выпячивал губы и отрицательно качал головой. Девица в розовом захихикала.
Художник обиженно тряхнул головой, спрятал этюды в сумку и водрузил на мольберт чистый холст, готовясь в сотый раз писать этот двор, кафе и безликих бизеров.
Генрих поднялся.
- Позвольте, сэр.
Жестом мастера отстранил художника. Извиваясь, брызнули на палитру струи красок. Щедро оросилась лаком(1) поверхность чистого холста, первый мазок рассек пустоту, умбра потекла, являя оттенки земляного животворения. Сквозь прозрачность ультрамарина засветился холст и началось небо. Красный кадмий заблестел в окошке живою раной.
Падают мазки, лепятся этажи, наискось черные ямы окон. Лиловые воспаленные тени ложатся меж домами. И облака! Не забыть облака! Распухшие, свинцово-серые, готовые пролиться отравленным дождем над больным городом...
_____________________
(1)Имеется в виду лак для живописи, используемый как разжижитель масляных красок. (прим. автора)
______________________
Генрих перевел дыхание и отступил. На холсте ожил грязный, бывший здесь когда-то двор. Но сквозь убожество проступало величие, то, чего не осталось в прилизанном уютном дворике. Заскорузлые ладони старых домов держали кусочек вечности, той, о которой думал ОН - тот, другой, глядя на белый быстросмертный снег.
А за спиной Генриха уже собралась небольшая толпа, люди переговаривались, восхищенно ахая.
- O, my darling, it's charming! - сказал бизер своей красотке.
И тут вперед выскочил маленького росточка паренек в блестящей куртке и закричал:
- Я беру картину! Сколько фик? Сто? Двести?
У паренька было старообразное лицо, кожа стянутая, как печное яблоко, а глаза быстрые, черные, чуть косоватые.
- Я первый! Я! - закричал бизер в шортах. - Плачу тысячу. Две тысячи! Десять!
Паренек заглянул за мольберт, выглянул вновь и со вздохом произнес:
- Да такая картина миллион стоит. Может, отдашь за сто фик?
Но бизер уже сунул в ладонь Генриху чек и, опасаясь, что тот передумает, схватил и понес, мокрый, блещущий живой краскою холст.
- It's the misterical Russian soil! - повторял неостановимо.
Генрих хотел двинуться следом, но художник схватил его за руку.
- А холст? Мой холст стоил сто фик!
Мистер Одд недоуменно повел плечами, взглянул на чек и отдал его художнику.
- Стойте! - взвыл черноглазый паренек. - Он не подписал картину! Пусть подпишет! Я требую! Я протестую!
- Indeed, он прав! - бизер остановился. - Здесь нужен подпись.
Генрих взял кисть и начертал в правом нижнем углу: "Ив".
- А ты старуху помнишь, ту, что сгнила заживо вместе с диваном? Смрад в комнатушке помнишь? - спрашивал паренек, хватая Генриха за руку и жарко дыша в самое ухо.
Мистер Одд отрицательно покачал головой.
- Ну конечно, - вздохнул незнакомец, - старуха досталась мне. Всегда что-нибудь такое достается. У меня и имени нет, одно прозвище. Я, к примеру, хочу, чтобы меня называли Шекспиром. А ты как бы меня назвал?
- Шустряк, - сказал Генрих уверенно.
Лицо паренька исказилось.
- Ненавижу! - завопил он совершенно другим бабьим голосом и замахнулся.
Генрих без труда перехватил его руку, а свободной правой ударил незадачливого драчуна в нос. И тут будто электрический разряд пробежал по его телу, а в мозгу вспыхнуло ослепительной искрой: "В нем - ты"!
- Обиделся никак? - хихикнул Шустряк, размазывая кровь из разбитого носа по футболке. - Я же пошутил! Вот глупый. Я тебе помочь хотел, подсказать, где искать нашего бедного Иванушкина, а ты меня бьешь. Нехорошо. Сразу видно, что бизер. Бизеры все такие неблагодарные.
Генрих схватил Шустряка за плечи.
- Зачем мне искать Иванушкина, если он рядом со мной?! Если он - в тебе?
- Капля, всего лишь капля... Излишки, так сказать, не попавшие в модуль, - залепетал Шустряк. - Пять модулей, вообрази, пять модулей! Что рядом с таким богатством одна-единственная подобранная капля?!
