Вот, пошел, заткнув деревянный клинок за пояс, с золотым узким венцом в руках. Дурачок... За что, значится, боролись, на то и напоролись. Отсюда, снизу, Феличе было отлично видать Яррана. Хозяин был бледный, как вуалька на королевином венце. Оно и понятно. Феличе хмыкнул. Не каждый день у тебя на глазах творится чудо. Причем чудо такое, о котором ты сам наяву грезишь и не знаешь, как осуществить. А тут приходит какой-то сопляк...
О, нашел. Похоже, с верноподданническими инстинктами у него все в порядке. Жаль. Феличе увидел, как парень остановился перед трибуной, на которой в высоком кресле, в окружении дам сидела мона Сабина. Постоял, задумчиво глядя, как оседает на гладком золоте водяная морось, пошел по ступеням.
Не может быть. Не здесь! Феличе в ярости рванул воротник. Казалось, сквозь мутное небо, сквозь пелену дождя и напряженное молчание трибун проступают лиловые по белому, необратимые, как молитва, косые летящие строчки чужого почерка, и вслед им меняется мир, оплывает свечой, превращается в невозможную сказку. Только потому, что кто-то верит. И твердо знает, что будет так. И творящейся перемены не отследить и не вспомнить, потому что вот, минута ушла, и невозможное уже есть...
У Сабины вытянулось лицо. Побелели щеки, и веснушки, столь тщательно выводимые огуречным соком, проступили пугающей рыжиной. Победитель обогнул ее, курятник фрейлин, и там, далеко, в глубине трибуны, Феличе увидел вдруг женскую фигурку в поношенном сером платье с чрезмерно длинными рукавами и чепце. Восприятие мира сместилось, и лицо приблизилось. Так ясно, как это никогда не бывает наяву, Феличе увидел длинные янтарины глаз и великоватый, закушенный рот...
- Алиса! - закричал он и ломанулся сквозь толпу.
Время дрогнуло и потекло.
Над ристалищем, дрожащая и сияющая, вставала в сером небе радуга.
Перед рассветом прошел дождь. Со стрехи в забытую на перилах веранды чашку срывались тяжелые капли. В чашке плавала сморщенная вишня: вчера опять пили чай. Хальк пальцем подцепил вишенку, сунул в рот и остолбенел. Вывернув из-за угла, по огибающей дом веранде плыла, будто чайный клипер, дева. Утренний ветерок взвевал упругие шелка открытого платья, шевелил медные локоны, играл муаровым шарфом соломенной шляпки, которую дева несла в руке. Вторую руку отягчал букетище огромных, как капуста, бело-розовых пионов. Только по этим пионам, собственноручно ободранным в хозяйском палисаднике, Хальк и догадался, что грядет Ирочка.
- Это вы мне их подсунули? Ой, доброе утро, Саша.
Если бы у Халька была шляпа, он бы ее стянул.
- Будем считать, что мы помирились, - Ирочка мило порозовела. - Через четверть часа я жду вас у центральной клумбы.
Хальк ужаснулся. Видимо, подумал он, управялющий подсчитал убытки вкупе с пионами и желает получить сатисфакцию у этой самой клумбы. Но оказалось, что у клумбы через четверть часа произойдет построение наиболее активных участников позавчерашнего турнира, премированных поездкой в город. Поездку вызвался обеспечить управляющий, а они, как педагоги...
- А за дитями кто будет смотреть?
- Ваш заместитель.
Заместитель этот, черный лицом и молчаливый, рисовался в дальнем конце веранды. Понимал важность момента, стервец.
... А на каждом эклере было по клубничине. Невоспитанный Лаки тут же цопнул ягоду и возмутился, почему одну положили, а не десяток. Феликс улыбнувшись, снисходительно заметил, что фрукты будут в конце. Пусть уж Лаки потерпит. Тем более, что сейчас принесут горячий бульон с гренками, шоколадные блинчики, взбитые сливки, мороженое и фруктовую воду. Ирочка забеспокоилась. А "наиболее активные участники турнира" повеселели и принялись занимать места. В общем, банкет удался.
Вышли осоловевшие, щурясь на полуденное солнце. Над черепичными крышами колебался воздух.
- Поедем домой? - надевая шляпку, спросила Ирочка.
Дети нестройно загалдели.
- Кататься, - улыбнулся Феличе. - Праздновать - так праздновать.
Они опять набились в длинную, оттенка слоновой кости "каталину", понеслись, хохоча и падая друг на друга, когда улица ныряла вниз. Было странно точно заново узнавать знакомые улицы, вспоминать названия, угадывать, какой дом, какое дерево бросится сейчас навстречу, и сидят ли страждущие кошаки в подворотне Заревой Брамы, откуда ощутимо потягивает валерьянкой...
Коты сидели. В положенных количествах. В воротах клубилась толпа верников, сладкий запах ладана плыл над тополями. Звонили мессу, дрожали огоньки свечей. "Каталина" увязла в процессии, как оса в мармеладе. Феличе заглушил мотор. Дети завозились, стремясь вырваться на свободу.
- Сидеть, - железным тоном объявила Ирочка. - Сейчас старшие сходят и все выяснят.
- Вот и покатались, - скандально начал Кешка. Подергал Халька за рукав: Дядь Саш, я с вами!
- Ага, без тебя мы заблудимся.
- Сядь, ребенок, - сказал Феличе. Спорить с кузеном младший Сорэн не отважился.
Под аркой ворот, глубокой и холодной, как колодец, было пусто. Ни единой старушки - из тех, что торговали образками, молитвенниками и прочей освященной мелочью. Только в углу, зализывая языком расцарапанные ладони, сидел мальчишка в лохмотьях. Такие вот - ясноглазые, упрямые... гордые, - не стоят на паперти и не обрезают кошельки в толпе.
- Юлек, - окликнул Феличе негромко.
Мальчишка зыркнул исподлобья, подхватился - только пятки чумазые и мелькнули. Хальк удивленно покосился на управляющего: не подозревал он за благородным мессиром столь экзотических знакомств. На брусчатке, у самой стены, остался цветок. Феличе наклонился, поднял, осторожно коснулся пальцами смятых лепестков.
- Идемте. Быстро.
Они пошли навстречу толпе, потом смешались с людским потоком, по странной прихоти прущим из старого города к Заревым Вратам. Хотя все храмы помещались внутри, за мурами. Люди шли молча и торопливо, так скоро, как то позволяло узкое прространство ворот, и от этого, а больше от висящего над толпой молчания, возникало нехоршее, давящее предчувствие. Сильнее всего Хальк опасался, что их с Феличе разнесет в разные стороны, но тот ввинчивался в людское месиво, как штопор, и толпа раздавалась, оставляя им узенький проход. Кое-где, очень редко, за спинами злобно шипящих бабок, за трепетаньем свечей их гасили, но лениво, будто по обязанности - мелькали Юлькины худые плечи. Потом толпа неожиданно, враз, иссякла, и Хальк с Феличе оказались на пустой мостовой, перед распахнутыми настежь дверями храма. Там тоже было пусто, в глубине, пахнущей воском и ладаном, золотенько дрожали свечи, на ступенях было лилово и розово от цветов - ирисы и пионы... Посреди мостовой несколько монашек из Духова Кляштора замывали темное кровяное пятно. Феличе постоял, с каменным лицом наблюдая, как плещут из кожаных ведер на брусчатку водой. От крипты, тоже растворенной настежь по случаю праздника, подошел, держась за скулу, Юлек. Феличе хмыкнул, сунул мальчишке медячок, и они отошли в сторону, под липы. Пока они там о чем-то шептались, - причем Юлек все больше молчал, только кивал на расспросы, - Хальк стоял и таращился на дома вокруг, на парадную икону, выставленную в храмовое окно, и его не покидало ощущение неправильности происходящего. Что-то было не так. Небо, чертящие синеву голуби... потом он догадался. Вместо Девы Оранты с иконы смотрел средних лет мужик с мечом и в латах, к коим никак не подходила золотистая кудреватая бороденка и кроткий, аки у горлинки, взгляд. Тоже мне, Архистратиг Михаил... Хальк вдруг подумал, что в этом мире, с такими вот... мнэ-э... иконами, совершенно нет места ни Ирочке, ни лагерю и палаткам... а вот Феличе вписывался чудесно.
