Наконец в воротине открылась дверца, в окошке появились два настороженных глаза, красный от стужи нос, и покрытые ледяной коркой усы. Монах строго выговорил:
— А ну покаж лицо!
Серик откинул пышный ворот шубы, подвинулся поближе к воротине.
— Вроде Серик… — раздумчиво пробормотал страж, но тут же настороженно сощурился, и грозно вопросил: — А што за пазухой таишь?!
Серик не удержался, плюнул досадливо, распахнул шубу, и выпростал сонную морду кота.
Монах задумчиво пробормотал:
— Человек с котом злоумышленником быть не может… — ворота начали без скрипа растворяться. Рачительные хозяева монахи, всегда-то у них воротные петли смазаны.
Серик тяжело слез с коня. Ноги в летних сапогах замерзли нещадно. Потопал, разогреваясь, и тут на весь просторный двор резанул крик:
— Се-ерри-ик!! Вернулся-а!
От гостевых келий неслась Анастасия, в треплемом ветром простом сарафане, голова повязана черным платком. С разбегу она кинулась Серику на грудь, обхватила за шею руками, прижалась лицом к плечу и замерла. Серик не мог ощутить ни радости, ни каких других чувств; его разбирал почему-то смех. Зажатый под шубой Мышата, убежденный, что на хозяина напали, задушено рычал, царапался, рвался в бой. Наконец Анастасия опомнилась, отстранилась, изумленно глядя на Серика, спросила:
— Что это у тебя за пазухой возится?
Серик не успел ответить, кот вырвался из плена — торчал из-под шубы, растопырив лапы, и дико шипел, аки змеюка.
Анастасия отпрянула от неожиданности, и тут же весело расхохоталась. Серик смущенно пробормотал:
— Да вот, подобрал на пепелище дома своего — совсем одичал…
Глаза Анастасии округлились, она тихо спросила:
— Твои все?.. — не договорила, замерла.
Серик улыбнулся, сказал оживленно:
— Да нет, што ты! На Москву ушли…
От своей кельи в развевающейся рясе широко шагал настоятель, еще издали зычно заорал:
— Э-гей! Так не пойдет! Не позволю обниматься с многобожником! И венчаться по ихнему обряду не позволю! — и угрожающе потряс посохом.
Когда он приблизился, Серик примирительно проговорил:
— Да я што? Я не против креститься…
Грозный вид тут же слетел с настоятеля, он широко перекрестил обоих, спросил:
— Когда будешь креститься?
— Да хоть сейчас! — легкомысленно выпалил Серик.
Настоятель строго нахмурился, медленно, веско выговорил:
— Поскольку ты закоренелый многобожник, креститься будешь, как крестились первые русичи.
Серик пожал плечами; мол, тебе виднее…
Настоятель зычно гаркнул воротному стражу:
— Вели баню топить! — страж тут же опрометью умчался.
Настоятель озабоченно проговорил:
— Надо бы попоститься перед крещением…
Серик изумился:
— Я ли не постился!? Столько дней впроголодь…
Набежало несколько монахов, настоятель принялся властно распоряжаться, и тут до Серика дошло, почему торопится настоятель: да он просто опасается, что Серик передумает! Тем временем двое монахов взяли Серика под руки, и повели к гостевым кельям. Кот, перепуганный толчеей и многолюдством, забился к Серику под мышку, и притих. В келье монах строго приказал:
— Разоблачайся!
— Што, совсем? — изумился Серик.
Второй монах ехидно проворчал:
— А ты што, во чреве матери так и сидел, в сапогах и шубе?
Серик скинул шубу. Кот выбрался на свет божий, настороженно разглядывая все горящими глазищами, и втягивая воздух ноздрями. Монахи не удивились, только строго покосились на кота. Серик стащил подкольчужную рубаху, которую носил для тепла поверх своего кафтана, пошитого из сохачьей шкуры, стащил и сам кафтан, скинул сапоги, портки, посконную рубаху, и встал перед монахами голый и непривычно темный для русича. Во время сидения в горах от жары частенько ходили, в чем мать родила, вот кожа и потемнела, аки у степных людей. Один монах сказал:
— Шубу накинь. Знатная у тебя шуба, княжеская…
Серик накинул шубу, монах кинул под ноги Серика растоптанные бахилы из старых валенок, коротко бросил:
— Пошли…
Они вывели его из кельи, поддерживая под руки, кот, было, кинулся за ними, но перед его носом захлопнули дверь, монах хмуро обронил:
— Не боись, повар-послушник накормит твоего котищу. Доброе дело делаешь, божью тварь не бросил…
Выйдя во двор, они пошли и не ко храму, и не к воротам; а прошли к низенькой дубовой дверце в тыне в противоположной от ворот стене. Протиснувшись через дверцу, оказались на берегу речки. То, что это речка, Серик догадался по полосам тальников по бокам заснеженной ленты. В прошлое свое посещение обители, он так ни разу и не вышел за ворота, занятый лишь одним; как бы увидеть Анастасию… У берега уже была прорублена широкая прорубь, у проруби стоял настоятель, остальные монахи — чуть в сторонке, на берегу. Видать лед только-только лег, и был некрепок. Серик почувствовал, как все тело наливается тяжестью и каким-то жаром, будто расплавленным свинцом, и в то же время земля под ногами не чувствовалась, будто его несло по воздуху.
— Настоятель опустил в темную воду огромный серебряный крест, и принялся творить молитву, а монахи тем временем стройно запели. Сотворив молитву, настоятель добродушно и буднично обронил:
— Залезай. Тут не глубоко, тебе по плечи будет, и течение слабое…
Серик скинул бахилы, шубу и медленно спустился в прорубь. Под ногами ощутил довольно плотное песчаное дно, плечи приятно щекотали редкие льдинки. Серик почему-то не разбирал, что говорил речитативом настоятель, зычным голосом, разносящимся далеко окрест. Пение монахов вдруг взвилось пронзительное и торжествующее, будто его поднял ввысь голос настоятеля, и Серик вдруг увидел, что все окрест осветилось ярким светом, будто вышел Ярило из-за туч, и даже метель замерла. Сколько это продолжалось, он не знал, но, наконец, кончилось; песнопение смолкло, метель тут же швырнула в лицо пригоршню колючих снежинок. Монахи помогли выбраться ему из проруби, закутали в мягкую холщевую простыню, накинули шубу, надели на ноги бахилы. Серик и правда чувствовал себя заново родившимся; во всем теле была странная легкость, а в голове пустота полнейшая. Настоятель внимательно поглядел ему в лицо, сказал:
— Э-э… Да я вижу, ты ничего и не слыхал? Случается такое со вновь окрещенными. Я нарек тебя именем святаго мученика Гурия…
— Серик пробормотал недовольно:
— Што за имя такое? Другого не нашлось?.. — настоятель только усмехнулся.
В бане Серика парили долго и старательно, потом отпоили квасом, надели белый балахон до полу и повели в трапезную. Видать точно подгадали к ужину. Только сели за стол, настоятель принялся творить молитву. После молитвы, держа ложку над миской, полной мясной каши, Серик спросил тихонько:
