И трупы, трупы, тут одни сплошные трупы, они смердят…
Смердят…
Смердят, черт побери…
Ирадугинет…
Маленького Пиноккио привезли в Страну Развлечений, и у него выросли большииииие уши. Потому что он – осел!
Ральфу становилось все тяжелее в городе, и в конце концов он исчез. В отличие от нас он не умел прятаться от ужасов улицы под зонтом. Ральф все время смотрел по сторонам, он не глядел под ноги. Хотел бы я знать, что он увидел…
* * *
– Сэр, пожалуйста, дайте мне свой зонт!
Похоже, мое время закончилось. Бесстрастно наблюдаю за тем, как они подходят.
Ленни-зонтик. И зонтик-Боб. Зонтик-Бенни, зонтик-Чарли. Те, кто по привычке еще называет себя людьми: они готовы отдать кого угодно «Зонту», без сожалений и раздумий, не мешкая, одержимые суеверным страхом и фанатизмом.
– Дайте зонт!
– Конечно. – Я улыбаюсь самой ослепительной улыбкой, на какую только способен.
И достаю из куртки тяжелую стальную трубу.
* * *
Бег.
Радостный, бесшабашный, головокружительный, сумасшедший до чертиков в глазах. Бег по лужам, что разлетаются из-под ботинок яркими кружевами брызг, бег вне страхов, вне гнетущего черного неба; бег вопреки предрассудкам и дурацким, навязанным сверху табу.
Я бегу, смеясь, подставляя счастливое лицо под ласковые руки дождя, я прыгаю, кружусь в бешеном танце, слушая величественную песню грома. Я буквально купаюсь в силе стихии, стихии, которая не была для меня опасна. Ведь ослиные уши на моей голове усохли и отвалились.
Позади остались и «Зеленый зонтик» с разбитой витриной, опрокинутым столом и сломанными зонтиками, и мой собственный зонт, улетевший во тьму, и Ральф, что пропал в ночи, позабыв о своем чемодане. Впереди – новая жизнь, в которую я войду с непокрытой головой и бумажной картой в руках.
Но сначала нужно преодолеть последнюю преграду.
На выходе из города меня поджидали люди «Зонта».
Мы называли их Черными Зонтиками.
Палачи. Убийцы. Те, кто служит бездушной системе. Те, кто почти наверняка погубил Ральфа.
И все же они не могли меня остановить. Я был много сильнее, чем Ральф. Я разметал безликие фигуры в черных плащах, разбивая головы, кромсая тела, кусаясь и царапаясь, словно зверь. А зонтики, их зонтики, трещали и ломались от ударов стальной трубы.
И снова бег. И вновь холодные струйки дождя освежают кожу, стекая за воротник.
И молния сверкающими пальцами указывает мне дорогу.
Я покидаю город.
* * *
Свет. Сколько же здесь света! Сколько красок! Сколько новых запахов!
Я иду по траве, ощущая ее зелень босыми пятками, мокрыми от росы. Я щурюсь от яркого солнца, пьянею от цветочных ароматов, мелкими глотками пью свежий быстрый ветер. И синева неба режет глаз, будто острый нож.
Я взбираюсь на высокий холм. Оборачиваюсь. Там, вдали, огромный черный купол надежно скрывает от любопытных взоров один маленький городок. Купол урчит, как голодный пес, искрится и грохочет, словно пустая банка по мостовой. К горлу подступают спазмы ужаса, и я тороплюсь продолжить путь.
Что ж, «Зонт» позаботился о сохранении своих тайн. Лишь такой человек, как Ральф, романтик и мечтатель, с куском бумаги желающий обойти весь мир, мог увидеть чудовищную тучу и после этого прийти сюда.
Я же надеюсь, что больше не вернусь.
Задумчиво покусывая губу, разворачиваю карту, некоторое время изучаю ее. И тыкаю влажным пальцем в точку, что зовется Портлендом.
Пусть будет Портленд.
И я бегу: с улыбкой, с одышкой, с детскими мечтами о счастье. Бегу, не замечая ничего вокруг, мимо белых облаков, мимо оранжевого, точь-в-точь как мой зонт, солнца, мимо холодного синего неба. А перед глазами, словно рекламный ролик, прокручивается один и тот же кадр.
Как человеческая рука с треском ломает о колено оранжевый зонтик.
Лариса Бортникова, Яков Будницкий
Комики
Доктор Вандерхауз любил своих пациентов. Несмотря на то, что пациенты доставляли немало поводов для беспокойства. Например, на прошлой неделе, в разгар заседания попечительского совета, пожилой джентльмен, вверенный заботам доктора, спокойно вошел в кабинет и, не обращая внимания на оторопевших попечителей, включил телевизор.
После этого случая доктор Вандерхауз дал указание старшей сестре Альтерготт придумать ориентиры, доступные самым непонятливым пациентам.
Сестра лично сочинила тексты табличек и распечатала их на цветном принтере.
«Это телевизор. Скажите сестре – она включит». Лиза Альтерготт, которую за глаза называли Глупой Лизой, приклеила табличку, разгладила уголки ладонями и отошла на пару шагов полюбоваться результатом. Табличка висела кривовато и закрывала верх экрана, но Лиза осталась довольна.
– Мальчики, девочки! ТВ-час. Все съезжаемся, расставляем кресла в кружок. Отдыхаем. – Глупая Лиза щелкнула пультом. Постояла секунду, улыбаясь своим мыслям, и растворилась в коридоре.
Пациенты устраивались перед телевизором.
«Мальчики, откуда уходит поезд на Читанугу?» – пели динамики. На экране женские ноги в лаковых черных туфельках отбивали степ – «cкафл-скафл-степ-дабл пул бэк».
– У меня были такие туфли, – встрепенулась Диана Мюррей. – Когда-то.
– У тебя были такие ноги. – Ваславский противно хихикнул.
– Диана, не верь ему. У тебя все еще самые прекрасные ноги во вселенной. – Дас Ньютон Ротшильд Аффенбаум Первый хотел дать Ваславскому подзатыльник, но не дотянулся.
– Мужчины всё еще ссорятся из-за моих ног. – Диана захлопала в ладоши.
«Где здесь поезд на Читанугу», – с финальным аккордом песни ноги, пританцовывая, удалились.
«Вы смотрите цикл передач «Звезды минувшего», – грудь дикторши соблазнительно вываливалась из глубокого декольте.
– У меня было такое платье, – мечтательно протянула Диана…
Ваславский сделал вид, что не расслышал.
«Эван Монтгомери, известный широкой публике как Носатый Монти…» – продолжило декольте.
Диана повернула рычажок на ручке кресла и подъехала к телевизору.
– Эта Лиза правда глупая. Я бы сказала, что просто дура, но это неприлично. К тому же бедняжка влюблена в доктора, крутит роман с санитаром, а всё это очень вредно для мозгов.
Диана содрала табличку с экрана. Носатый Монти крутил на трости цилиндр, постоянно роняя то головной убор, то палку, то себя. Публика в зале веселилась.
«Знаменитый комедиант, как он сам любил себя называть, скончался в одиночестве в своей квартире…»
