— Мы не рабы!
— Нам Свободу ещё когда объявили!
— Ты чего несёшь, парень, охренел?!
— Это не я, — защищается Андрей. — Это тот, Иисус сказал.
— И я его ещё любить за это должен?! — он вскочил на ноги. — Мотаем отсюда!!
Беляк умолкает и беспомощно смотрит, как они хватают своих коней и уносятся врассыпную к далёким кострам…
…И этот то же самое. Бог, господь, Иисус Христос… Зачем им всем это? Тогда они вернулись к своему костру, и Фредди хохотал до слёз над рассказом Андрея, а потом сказал:
— Ну, парни, заварили вы кашу. Я и не задумывался над этим никогда.
Беляк тот сразу исчез, и больше о боге никто с ними заговаривал. И вот теперь здесь… Когда же эта нудьга кончится? Душно уже стало.
Эйб Сторхилл заканчивал свою речь. Ничего, главное — начать, а там… там он сделает всё, что в его силах. Главное — они слушают, придёт час — услышат. А теперь сбор. Обычно он не собирал деньги сам и прямо в церкви, этим занимались женщины-помощницы, но здесь таких ещё нет. Ничего, будут. Он сказал о деньгах, повторил, что каждый даст по силам своим, сколько может, и ждал вопросов о том, куда пойдут эти деньги. У него был готов ответ. Но ни одного вопроса не прозвучало. Они молча доставали деньги и передавали их друг другу, а передние подходили и клали монетки в жестяную миску на столе. Он следил за этим и радовался. Никто, ни один не отказался дать деньги, ни один не попытался присвоить или под шумок не дать. Пусть монеты мелки, но и заработки их невысоки. И белый парень дал деньги. И индеец. Эйб сказал о службе в следующее воскресенье и призвал всех встать и помолиться Господу в сердце своём, молча. Зачем их смущать, текста они всё равно не знают. Но это дело наживное.
— Идите, дети мои, и благословение Господа на вас и делах ваших.
И с каким же радостным гомоном повалили они на улицу! Эйб невольно улыбнулся. Дети, ну, настоящие дети. Мулатка из кондитерской и ещё две девушки пошептались и робко подошли к нему.
— Мы… мы здесь уберём, масса?
— Натоптали…
— Вы позволите, сэр?
Эйб радостно вздохнул. Разумеется, он приготовил все необходимые вёдра, тряпки и щётки, но готовился убирать самостоятельно, а тут…
— Спасибо вам.
С улицы донёсся взрыв хохота. Одна из девушек быстро подбежала к дверям и выглянула наружу.
— Ну и чего ржёте?! — звонко крикнула она. — Лучше бы вон со скамьями помогли.
— А чего со скамьями? — откликнулся молодой мужской голос. — Треснула, что ли, под твоей задницей?
— Чтоб язык твой треснул! Составить помоги. Мы пол моем.
Эйб, считавший деньги, поморщился, но промолчал. Разговор, конечно, непотребный для церкви, но и винить этих… детей нельзя. Сделать им сейчас замечание — это напугать и оттолкнуть. К его изумлению, несколько парней — в том числе странный белый и индеец — вернулись, очень быстро и ловко убрали скамьи, прислонив их к стене. Искоса поглядывая на Эйба, парни молча подождали у дверей, пока девушки вымоют пол, и снова расставили скамьи.
— Бог да вознаградит вас за доброту вашу.
По губам белого скользнула усмешка, но он промолчал. Девушки, а за ними и парни простились и вышли. Эйб с удовольствием оглядел свою бедную церковь. Начало положено. Мулатку из кондитерской зовут Бьюти, девушку со шрамом на подбородке… да, правильно, Рози. А третью он спросит об имени при встрече. И с парнями теперь есть о чём поговорить. Главное — начать…
От церкви Эркин и Андрей пошли к пруду. По дороге купили себе хлеба и копчёной рыбы. И два больших яблока. Сели у "своего" пня. И только тогда, после первых кусков, Эркин заговорил:
— Обошлось.
— Если б ты меня не держал, — усмехнулся Андрей, — я б пошебаршился, конечно. Он бы покрутился у меня, как уж на сковородке.
— А толку-то? — возразил Эркин. Нахмурившись, он долго разглядывал свою рыбину и наконец поднял на Андрея глаза. — Слушай, бог есть?
— А хрен его знает, — пожал плечами Андрей. — Мне это по фигу.
— А мне нет, — возразил Эркин.
— Чего так?
Эркин не успел ответить: к ним подошли трое негров из ватаги Одноухого, молча поставили на пень бутылку, положили буханку и сели рядом.
— Давай, Белёсый, — Губач выбил пробку, глотнул и пустил бутылку по кругу. — Совсем он нам мозги закрутил, не знаем, что думать.
— А я что, — взъерошился Андрей, — самый умный?!
— Вот смотри, — Эркин мотнул головой, пропуская бутылку, и продолжил: — Я — хозяйский раб. От хозяина меня русские освободили. Русский офицер пришёл, сказал. Всё. Свободен. А от этого, от господа, кто меня освободит? Ведь, беляк этот чёртов трепал, и бессмертный, и всемогущий, и… и…
— И вездесущий, — подсказал Андрей.
— А это что за хренотень? — поинтересовался Род, вгрызаясь между словами в рыбий хвост.
— Везде он, значит, — объяснил Андрей.
— Во, — кивнул Эркин. — Если он такой, от него меня кто освободит? Не хочу я больше рабом. Ничьим.
— А говорят, мы и после смерти… его рабы, — вздохнул Губач.
— Ну, как там после смерти, не знаю, — пожал плечами Андрей. — Помрём когда, тогда и посмотрим, что там и как.
— Тебе, Белёсый, всё шуточки.
— А серьёзно об этом и нечего, — Андрей сделал большой глоток и передал бутылку. — Видеть его никто не видел, так что… — он выразительно выругался.
— Оно-то, конечно, так, — Губач оглядел полупустую бутылку и поставил её на пень: пусть пьет, кто хочет, без очерёдности. — Так думаешь, слова это одни?
— Может, и так, — кивнул Род.
Упорно молчавший всё время Томми тихо, но очень твёрдо сказал:
— Прав, Белёсый. Бога беляки придумали, чтоб нас дурить. Я много хозяев сменил. Били меня… его именем. Покориться требовали… тоже бог так велел. Что хорошего у бога есть, то они себе берут, остальное нам скидывают.
Все кивнули.
— Так что, не пойдём больше? — задумчиво спросил Губач.
— Цепляться начнут, — покачал головой Эркин. — Если это так, трепотня одна, то и хрен с ними, и с попом, и с богом его. Всё равно в воскресенье работы нет. И мелочь наскрести, чтоб подавился он ею, тоже можно.
— Если чтоб не цеплялись… — протянул Род.
— Ладно, — тряхнул кудрями Андрей. — И впрямь… От нас не убудет, и неохота из-за такой ерунды завязываться. Он, дьявол, въедливый, заметно.
— Это да, — Губач взял бутылку. — Допиваем?
— С собой возьми, — отмахнулся Эркин.
Андрей молчаливым кивком согласился с ним. Губач засунул бутылку в карман и встал. Поднялись и остальные.
Эркин и Андрей ещё побродили по Цветному, балагуря и задираясь. О церкви, когда они остались вдвоём, Эркин сказал:
