Мы спустились в Крипту.
Это тоже были развалины, но с каждым шагом в глубину и вниз по широким ступеням, к белому, резкому свету — с каждым шагом они молодели, отступая во времени. Пока мы не вошли в зал, предваренный небольшой прихожей, и я не увидел шик старого мира.
До сих пор до меня никак не доходило, насколько все вокруг меня шершавое, изношенное, грязное, несовершенное — пока не увидал этого совершенства. Место идеальных вещей: идеальной чистоты, идеального, монохромного, не дающего теней света; стола и стульев идеальной гладкости; идеально зеленого напольного покрытия; стен с идеально ровными панелями. Стол и стулья были здесь единственными предметами мебели. Стол был длинный и голый; на его противоположном конце сидел темноволосый молодой человек в идеально белой рубашке, его лицо обладало идеально симметричными чертами. Он курил сигарету, опираясь локтем о столешницу, лениво приглядываясь к нам сквозь дым. Когда мы подошли, он улыбнулся и протянул руку. Я не сразу сориентировался, что мне следует ее пожать. Кожа у него была идеально розовая, без малейшего изъяна.
— Их представитель, — сказал мне отец, как будто тот не мог слышать. — У него нет имени.
— Почему же, есть, — отозвался брюнет (и каким же мелодичным голосом), — у меня есть имена, множество. Выбери любое.
— До сих пор мы обходились без этого, так что пускай так и останется, — отрезал отец.
— Когда же наконец вы закончите со списком? — обратился к нему Безымянный, выдув дым.
— Еще нет Ариэля с Холмов; вы же прекрасно об этом знаете.
— А ты, парень, — черноволосый обратил взгляд ко мне, — не хотел бы при случае чего-нибудь особенного? Чего-нибудь, что до сих пор видел только в книжках?
— Перестань! — рявкнул отец.
Вот теперь уже Безымянный не слышал его.
— А может какие-нибудь книги; книги, которых уже нет? — продолжал он. — И ли какой-нибудь маленький подарок для милой Сйянны? Что-нибудь такое, о чем она никогда не забудет?
Честное слово, меня это приморозило.
— Мне нравится твоя рубашка, — медленно произнес я.
— Пошли! — отец рванул меня за плечо, осуждающе глядя на черноволосого.
Выходя, я оглянулся, а он продолжал сидеть, пялясь в пространство сквозь дым — один, в большом, светлом зале.
Вновь на солнце, вновь в краю убогости. Мы не сразу пришли в себя.
— Это как, меня официально представили? — буркнул я.
— Прямо в дрожь бросает, а? — Отец громко вздохнул. — Вечно они искушают, это лежит в Их натуре. Все тебе обещают. И если бы врали, было бы полегче противостоять; но Они всегда держат слово. Нам нельзя поддаться. Решая, что будет включено в эти списки, а что нет, мы формируем жизнь десятков тысяч человек. Судьба Края в наших руках.
Я инстинктивно оглянулся на вход в Крипту.
— Они нас слышат, правда?
Отец кивнул.
— Они всегда слышат. В отношении противника, который намного мощнее и на столько же хитрее, единственной стратегией может быть только правда.
Для меня все это звучало весьма подозрительно. Слишком уж сильно пытался он меня убедить. Был таким настойчиво откровенным…
Наблюдатель подсовывал мне ироничные реплики, но я сдержался.
— Противник? — лишь скривился я. — Если мы начнем так считать… Паранойя. И эти списки… Собственно говоря, зачем они?
Отец вновь повел меня в Палатку Совета. Иосифа не было: лысый старик громко храпел. Отец открыл свой блокнот, я склонился, чтобы посмотреть поближе. Всю первую страницу занимали перечни и описания стекла в самых различных видах, в основном, листового стекла, предназначенного для окон и посуды.
— Существует определенная граничная величина популяции и уровень привлеченной технологии, — тихо сказал отец, — которые требуются, чтобы осуществить постоянное производство данных материалов, машин, химических соединений — не сколько окупаемое, сколько вообще возможное. Так вот, наше общество слишком мало для производства большинства электрических устройств, лекарств или хотя бы вот этих стеклянных изделий; не вспоминая уже о более сложных вещах. Здесь в игру входят еще минералы, приправы — например, перец; мы сами не добываем или выпариваем соль из морской воды; сахар с южных ферм тоже самого паршивого качества… Понятное дело, мы могли бы удержаться на том же самом жизненном уровне, развернув более высокие технологии — но это была бы уже стопроцентно верная дорога в ад.
— Потому, вместо этого — мы торгуем с Ними. Но это же верх лицемерия.
— А какая еще торговля могла бы здесь осуществляться? Чего такого мы могли бы предложить? — Отец покачал головой. — Нет. Просто-напросто, они делают нам услугу. Это все подарки.
— Выходит, даже само название уже ложь. — Я вышел из палатки. — Торг. Как же!
— Почему, здесь происходит множество взаимных обменов и денежных сделок между обитателями Края. Попросту те, в которых посредником является Совет… они всегда более выгодные для всех сторон.
— Лицемерие, лицемерие.
Отец внимательно глянул на меня.
— Не глупи. Ты же не веришь во всю эту экстремистскую чушь.
Я пожал плечами.
— Разве правда не выглядит так, что, по сути дела — сознательно или бессознательно — каждый из нас заключает определенный договор, частный Завет, самовольно выбирая границы того, что допустимо, что еще остается для человека, что человеческое — а что уже нет?
— Никто не делает этого сознательно. Какое это лицемерие ты имеешь в виду? Хочешь?
Он угостил меня сигаретой. Мы молча курили. Старик храпел.
Когда я снова вернулся к Бартоломею, телескоп вновь был в идеальном состоянии.
* * *
Коляй, брат тетки Сйянны, человек глубоко религиозный, могучего сложения и, как правило, флегматичного темперамента, появился, когда Сйянна в очередной раз продлила свое пребывание в имении. Меня разбудила их ссора: Коляя и Бартоломея. Я спустился на площадку между этажами, глянул через поручни лестницы. Коляй стоял над стариком и тыкал выпрямленным пальцем в воздух, подчеркивая жестом сильнее акцентируемые слова.
— Думаешь, что я не знаю? Думаешь, что не понимаю? Ты был стариком еще тогда, когда бабка Эвелина была молодой. Играешься временем. Ты не человек! Продался за долголетие. И заражаешь других. Ты ходячая Перверсия, Бартоломей.
— Ни к чему я ее не уговариваю, — ответил Бартоломей, еще глубже втискиваясь в спинку дивана.
— А не нужно уговаривать. Достаточно подавать пример. Зло ведь не навязывается насильно — мы выбираем его, поскольку оно привлекательнее.
— В мрачном мире ты живешь, Коляй.
