Командир лодки казался немного смущенным, когда он достал маленькую книжицу и прочел:
— Заявляете ли Вы, Макс Вайман, что вы искренне отказываетесь от всех обязательств, ранее взятых Вами на себя, и клянетесь в верности Североамериканскому Правительству?
— Клянусь! — горячо проговорил молодой человек.
В далеком уголке его мозга, впервые за многие месяцы, перестал звенеть колокольчик, качаться маятник и мигать огоньки.
Чарлз Орсино снова знал, кто он и какая задача перед ним стоит.
Началось это, когда девушка провела его через двери комнаты для заседаний. Обычно появляются дурные предчувствия: обычно теряют дар речи. Но огромные сводчатые двери наводят ужас, распахиваясь перед вами, и еще больше ужасают, за вами закрываясь.
— Где мы? — наконец спросил он. — Кто вы?
Она ответила: — В лаборатории психологии.
На него это возымело такой же эффект, как если бы образованному молодому человеку в 1950 году сказали «отдел алхимии» или «лаборатория астрологии».
Он равнодушно повторил:
— «Лаборатория психологии». Ладно, не хотите говорить, не надо. Я и так иду добровольно.
Это должно было напомнить ей, что он был чем-то вроде героя и с ним следует обращаться с определенной долей уважения, оставив при себе ее ядовитые шуточки.
— Именно так, — сказала она, возясь с замком еще одних сводчатых дверей. — Я — психолог. Кроме всего прочего, зовут меня Ли Фалькаро, раз уж вы спросили.
— Родственница старого маф… Эдварда Фалькаро?
— Прямая, по линии Симона. Он мой дядя по отцу. Отец — на юге, в Майами, он занимается в основном бегами и игорным бизнесом.
Вторая огромная дверь вела в комнату, вся атмосфера которой свидетельствовала о зауми.
— Садитесь, — предложила она, указав на очень необычное кресло. Он сел и обнаружил, что это кресло оказалось самой удобной мебелью, на которой он когда-либо сидел. Оно настолько удобно охватывало все тело, что оно нигде не давило и не покалывало. Девушка тем временем посмотрела на табло, размещенное на спинке кресла и что-то пробормотала о его настройке.
Он запротестовал.
— Не говорите глупостей, — решительно возразила она.
Сама она села на обычный стул. Чарлз обернулся в своем кресле и обнаружил, что его кресло поворачивается вместе с ним. По-прежнему никакого давления, никаких неудобств.
— Вы удивились, — начала она, — услышав слово «психология». У нее трудная история, и люди воспринимают ее как какую-то грязную работу. Верно, что сегодня не особенно-то стремятся изучать человеческий мозг. Люди живут без забот. Все, что они хотят, они получают без видимых усилий. Говоря языком вашего дяди Фрэнка Тэйлора, Синдик — это организация соответствующей структуры с высокой нравственностью и народной поддержкой. На моем же языке Синдик — это имидж отца, хорошо выполняющего роль отцовства. Если дела идут хорошо, люди не копаются в себе, не занимаются интравертизмом. Конечно, трудно назвать причину, почему в моей семье попытались сохранить традиции экспериментальной психологии. Очень, очень давно старый Амадео Фалькаро консультировал профессора Оскара Штернвайса с факультета психологии Колумбийского университета — он не был похож на того импровизатора, каким его пытаются представить в учебниках истории. Случилось так, что одна из его дочерей вышла замуж за сына Штернвайса и унаследовала записи, библиотеку и аппаратуру профессора. У нее стало какой-то привычкой поддерживать их в порядке. Когда каждая психологическая школа пыталась доказать, что она одна права, а остальные не правы, и что психология кончилась как наука, это не затронуло семейную традицию, и она оставалась в стороне от этой перебранки.
А сейчас вы небось удивляетесь, что это имеет общего с попыткой внедрить вас в правительственные структуры?
— Да, — горячо проговорил Чарлз. Если бы она не состояла в Синдике, то несколько минут назад он бы возмутился, обозвал все это чушью и ушел. Но поскольку она не только была членом Синдика, но и принадлежала к фамилии Фалькаро, ему не оставалось ничего другого, как выслушать ее болтовню и уйти только потом. Вся эта психология — сплошной вздор. Иды, сверхсознание, интеллектуальные векторы, консультирование, психосоматия… — вздор душевнобольных стариков. Это каждый знает.
— Как мы знаем, Правительство применяет для первичного «просвечивания» новичков специальные расслабляющие наркотические вещества. Для надежного повторного «просвечивания» они применяют физиологический детектор лжи, действие которого основано на том факте, что произнесение ложных ответов вызывает определенную напряженность тела. Мы обойдем это путем создания о вас легенды как о юноше, по некоторой существенной причине ненавидящем Синдик…
— Простите, но вы только что мне сказали, что их нельзя одурачить!
— Мы не собираемся их дурачить. Вы будете на самом деле юношей, ненавидящим Синдик. Мы на некоторое время сотрем вашу настоящую личность. Мы будем каждый день в течение полугода пичкать вас секоналом. Мы похороним Чарлза Орсино под горой внушений, принуждений и наваждений, которые будут охватывать вас шестнадцать часов в сутки, а вы не сможете сопротивляться, будучи в состоянии грогги. Обычно такая искусственно созданная личность бывает невротичной, но это только еще более будет способствовать вашей миссии.
Впервые в жизни он столкнулся с метафизикой.
— Но… Но… Как мне узнать, что я — это я?
— Мы думаем, что сможем вас переключить на старую личность. Когда вы принесете присягу на верность Правительству, вы сможете вернуться к своей прежней личности.
Он не преминул заметить, что на ее лобике появилась пара маленьких морщинок, когда она произнесла мы думаем и сможем. Он знал, что в некотором смысле сейчас он ближе к смерти, чем если бы в него попала пуля Хэллорана.
— Может, этого хватит? — просто спросила она.
Здесь смешались многие факторы. Жизнь ради Синдика, как в детских исторических книжках. Этот фактор не следует слишком преувеличивать. Но если его умножить на это будет повеселее, чем самое отчаянное поло и на это здорово повысит мой престиж в этом семействе, то вы получите Уже что-то близкое к тому, что есть на самом деле. И как-то, под заинтересованным взглядом Ли Фалькаро, он отказался разделить эти факторы словами если все это сработает.
— Я согласен, — сказал он.
Она улыбнулась. — Это не будет слишком тяжело. Раньше нужно было запоминать, как ты голосовал на выборах, какой у тебя номер страховки, военный табельный номер, адрес, — все то, что они могли бы проверить, сотни всяческих мелочей. Сейчас же все, чем мы должны вас обеспечить — это имя и вымышленная жизнь.
