Столкнув один камешек, Покровский обрушивает на читателя целую лавину локальных, но чертовски трудно разрешимых вопросов. Как бы мы поступили на месте Федера: простили убийц и садистов, хуже того — расчетливых подонков? Или уподобились бы им сами, с головой нырнув в кровавый омут мести? Я не вижу этически полноценного выхода из этой ситуации. Отсутствие достойного выхода вообще характерно для творчества Покровского. Так же обстояло дело и в «Парикмахерских ребятах», и в «Танцах мужчин», и в «Квазиклассическом треугольнике»… Герои «Метаморфозы», вроде бы, находят выход — отказываются от рассудочной деятельности, от заповедей и запретов, налагаемых разумом. Выбрав жизнь по законам природы, они уходят от необходимости ежечасно искать ответы на неразрешимые вечные вопросы. Но это обманчивый выход, он не для человека — существа, наделенного свободой воли и отягощенного химерой по имени совесть. Впрочем, не буду наговаривать на животных: на самом деле «животная этика» регламентирует их поведение куда жестче, чем искусственная человеческая мораль.
И все же, на мой вкус, при всей глубине затронутых проблем роман «Дожди на Ямайке» серьезно проигрывает обеим повестям сборника. В первую очередь — именно из-за своего объема. Почти физически чувствуется, как Покровский мучительно растягивает текст, два, три, четыре раза излагая одни и те же мысли, то и дело возвращаясь назад, к уже пройденному, делая малоосмысленные отступления… Ясное дело, читатели, а вслед за ними и издатели, предпочитают книжки подешевле да потолще. Вот и приходится писателям-фантастам выкручиваться, буквально выдавливая из себя двадцатилистовые романы, по три штуки в год. Но мне почему-то казалось, что Владимира Покровского, одного из звездных авторов «четвертой волны», это условие не должно касаться…
Июль 2000.
Сергей Соболев
На Ямайке льют дожди
Рецензия на сборник «Планета отложенной смерти». Опубликована в фэнзине «Семечки: Липецкое обозрение фантастики» № 4 (июнь 1998 года).
У Владимира Покровского «Дожди на Ямайке» — первое произведение с описанием космических полетов. Как оказалось, и тут Покровский не погрешил перед скептицизмом и космическая болтанка дана у него прежде всего как муторное времяпровождение (кто не согласен — читайте рассказы Лема о пилоте Пирксе). Впрочем, один эпизодик представляется любопытным: космический корабль космополовцев (делая реверанс в сторону модной «славянской фэнтэзи», автор любовно называет их «половцами») садится на планету, используя прелюбопытный маневр «танец падающего листа». Как представишь себе это зрелище, так посмеяться хочется.
Роман — разухабистый боевик с мощной психологической драмой, в которой никогда не следует недооценивать хитрость и силу противника.
Действие куаферского сериала отнесено примерно на три тысячи лет вперед от наших дней. Ареал расселения огромен, техника шагнула настолько далеко за горизонт, что электричеством люди, похоже, уже и не пользуются, планет заселено великое множество и человек в запальчивости может выкрикнуть: «Не такая уж она и большая, эта ваша Вселенная!». (Похожие по грандиозности миры созданы Бестером, Ван Вогтом и Урсулой ле Гуин). И в этом мире живут люди, покусившиеся на саму Эволюцию — эти полупьяные, грязные супермены, не брезгующие изощренным садизмом и балующиеся со скуки гомосексуализмом, приравнены в своей деятельности к Творцу — ибо на необитаемых планетах творят они живой, новый мир, приспособленный для проживания человека.
Если Вы впервые видите произведения, составившие сборник, то сначала прочтите рассказы (раньше они числились повестями, но после усушки и утруски перешли в жанр короткой формы) «Парикмахерские ребята» (1989) и «Метаморфоза» (1992), а уже потом — «Дожди…», ибо последний романстрадает длиннотами, слишком много в нем отступлений «от автора» и объяснений для читателей. «Парикмахерские ребята» и «Метаморфоза» (подобно многим другим высококлассным образцам фантастики) как раз и выделяются из огромной массы НФ тем, что вводят в оборот термины, понятия и новые сущности, лишь бегло упоминая их в процессе динамичного повествования, создавая тот самый вторичный фон, о котором любит рассуждать Дж. Г. Баллард. То есть все эти скварки, фикс-ружья, ференитовые петли, стекла, вегилы и интеллекторы становятся для читателя чуть ли не плодом собственного воображения, так как автор «всего лишь» назвал предмет и обозначил область его функционального применения, а все остальное, включая визуальный облик, читатель дофантазирует сам. (Примечательно, кстати, что к произведениям Покровского иллюстрации делают либо сюрреалистические, либо вовсе не делают.) А обложка рецензируемого сборника просто подобрана из имеюшихся в распоряжении издателей репродукций иностранных художников.
Максим Борисов
Страшней мамута зверя нет, или Месть профессионалов
Этот материал впервые был напечатан в «Литературной газете» от 8 апреля 1998 года.
Пусть кому-то и покажется странным, но для пятидесятилетнего «малеевца» (участника знаменитого в своё время семинара писателей-фантастов и множества НФ-сборников) и известного всем «фэнам» Владимира Покровского — это всего лишь первая авторская книга.
Творчество Покровского — это так называемая «жёсткая фантастика» («hard SF»), одно время её исповедовали многие из «четвёртой волны». Его визитная карточка — «Танцы мужчин» и «Отец» — повести о скафах — охотниках за импатами. Импаты — особого рода мутанты, обладающие некими нечеловеческими возможностями и способные заражать этим своим «уродством» на расстоянии.
Чуть позже появились «куаферы» (повесть «Парикмахерские ребята»). Куаферы осваивают новые планеты, «причёсывают» их, делают так называемый «пробор», преобразуя чужую природу в нечто, пригодное для человеческой жизни. О куаферах Покровский и написал свой новый роман «Дожди на Ямайке», легший в основу книги, дополненной уже упомянутыми «Парикмахерскими ребятами» и брутально-абсурдной «Метаморфозой». Составлен, видимо, полный на сегодняшний день отчёт о куаферстве.
Общая черта «крутых» повестей Покровского: скафы и куаферы — профессионалы в высшем смысле этого слова (всячески подчёркнут именно их высокий профессионализм, энтузиазм, всепоглощающий, изматывающий тело и душу труд, недоступные простым обывателям навыки тренированного человека, без которых — верная смерть в той среде, где им приходится работать), с чётким внутренним кодексом, исполняющие в сущности грязное, но абсолютно необходимое дело. И при этом если не все, то лучшие из скафов и куаферов перманентно находятся в состоянии не менее жёсткого внутреннего психологическогоконфликта, трагического разрыва с общечеловеческой моралью, исповедуют сложную смесь из цинизма и стоичества. Сосредоточенность на этом конфликте, собственно, и отличает Покровского от иных творцов «крутизны». Одни (скафы) уничтожают абсолютно неизлечимых, но в то же время ни в чём не повинных заражённых индивидуумов, другие (куаферы) воюют с биосферой планет, уничтожая и калеча всё живое с тем, чтобы освободить место для переселенцев из числа разросшегося человечества («Их очень греет мысль о том, что они спасают человечество. Чёртовы идиоты.»)
