— Бред собачий! — бросил он.
«Туман рассеялся? Наваждение исчезло? — Он огляделся. — Вероятно. Вот когда можно по достоинству оценить меткое высказывание Апостола Павла. «Видеть как бы сквозь тусклое стекло»[43] — это не метафора, но проницательное предостережение о возможных нарушениях восприятия действительности. В общем-то мы действительно видим астигматически. Пространство и время суть творения нашей психики, и когда они хоть на мгновение пошатнутся — это как острое расстройство вестибулярного аппарата. Мы внезапно кренимся, чувство равновесия исчезает, все кружится...»
Тагоми уселся, спрятал серебряный треугольник в карман пальто. «Надо пойти и взглянуть на то отвратительное сооружение — как его назвал прохожий?.. Многопутевая дорога Эмбаркадеро. Если оно не исчезло».
Но Тагоми боялся.
Не могу же я сидеть здесь вечно, — убеждал он себя. — Мне надо двигаться, действовать! «Время —деньги», как гласит американская поговорка.
Дилемма.
Два китайчонка, громко шаркая, шли мимо. С шумом вспорхнула стая голубей.
— Эй, мальчуганы! — окликнул их Тагоми и сунул руку в карман. — Подойдите сюда.
Мальчишки недоверчиво приблизились.
— Вот десятицентовик. — Тагоми бросил монетку. — Идите на Керни-стрит и поглядите, есть ли там велотакси.
— А вы дадите еще десять центов, когда мы вернемся? — спросил мальчуган постарше.
— Да, — сказал Тагоми. — Только вы должны сказать правду.
Мальчишки со всех ног припустили по дорожке.
«Если велотакси нет, — подумал Тагоми, — мне останется отыскать укромное местечко и застрелиться. Он раскрыл портфель. — Револьвер на месте, значит, проблем не будет».
Мальчишки примчались обратно.
— Шесть! — крикнул один. — Я насчитал шесть!
— А я — пять! — воскликнул второй, задыхаясь после быстрого бега.
Тагоми дал каждому по монетке.
«Назад в офис. Окунуться в работу. — Он поднялся. — Долг зовет. Сегодня обычный трудовой день».
Он снова вышел на тротуар.
— Такси!
Из потока транспорта вынырнуло велотакси. Смуглое лицо рикши блестело от пота, грудь вздымалась.
— Да, сэр?
— В «Ниппон Таймс Билдинг», — приказал Тагоми, устраиваясь поудобнее.
Изо всех сил нажимая на педали, рикша помчал его среди веломобилей и веломашин. Незадолго до полудня Тагоми вошел в «Ниппон Таймс Билдинг» и снизу позвонил Рамсею.
— Это Тагоми, — кратко сказал он.
— Доброе утро, сэр! Счастлив слышать вас! Мы уже начали беспокоиться. В десять я звонил вам домой, но ваша супруга сказала, что вы ушли...
— Беспорядок устранен?
— Полностью, сэр.
— Вы уверены?
— Даю слово, сэр.
Успокоившись, Тагоми повесил трубку и направился к лифту.
Войдя в офис, он позволил себе беглый осмотр. Рамсей не обманул — все чисто. Тагоми вздохнул с облегчением. Те, кто не присутствовал при вчерашних событиях, ни за что не догадаются, что здесь происходило совсем недавно. Лишь линолеум пола хранит память. В кабинете его встретил Рамсей.
— Ваша храбрость удостоена панегирика на первой полосе «Таймс»! — воскликнул он. — Там сказано... — заметив выражение лица Тагоми, он умолк.
— Вначале о деле, — сказал Тагоми. — Как генерал Тедеки? То есть, мистер Ятабе?
— Он в пути. Летит в Токио секретным авиарейсом, — Рамсей скрестил средний и указательный пальцы от сглаза.
— А что с мистером Бэйнсом?
— Не знаю. Он заходил тайком и ненадолго, пока вы отсутствовали, но ничего не сказал. — Помедлив, секретарь добавил: — Возможно, он вернулся в Германию.
— Ему было бы гораздо лучше на Родных островах, — задумчиво пробормотал Тагоми, обращаясь в основном к себе. — «Ну и ладно. Все это касается старого генерала и тех, кто стоит за ним. Это вне моей компетенции. Мной и моим офисом просто воспользовались. Это было удобно и целесообразно. Я был их... как это называется? Крышей, ширмой, скрывающей истину.
Как странно, — размышлял он. — Порой видимое служит лишь декорацией, скрывающей действительность. Вроде картонного фасада. И в этом, если постичь иллюзорность всего нашего мира, можно найти частичку сатори. Понять можно только целое. Ничего, даже иллюзию нельзя отбрасывать. Какая грандиозная вырисовывается картина...»
Появилась бледная, взволнованная Эфрикян.
— Мистер Тагоми, к вам...
— Успокойтесь, мисс. Не надо так нервничать. — «Поток времени несет нас», — подумал он.
— Сэр, в приемной немецкий консул. Он хочет говорить с вами. Утверждает, что приходил раньше, но не застал...
Тагоми жестом приказал ей замолчать.
— Мистер Рамсей, напомните, пожалуйста, как зовут консула.
— Барон Гуго Рейсс, сэр.
— Благодарю, — «Возможно, Чилдэн оказал мне услугу, не взяв револьвер обратно», — мелькнула мысль.
Прихватив портфель, Тагоми вышел из кабинета.
В коридоре курил подтянутый, хорошо одетый белый. Коротко остриженные соломенные волосы, блестящие черные полуботинки, военная выправка. Тонкий женский мундштук слоновой кости в зубах. Он, никаких сомнений.
— Герр Рейсс? — спросил Тагоми.
Немец поклонился.
— До этого я имел с вами деловые контакты по почте и телефону, но видимся мы впервые, — сказал Тагоми.
— Это честь для меня. — Рейсс двинулся к нему. — Даже учитывая досадные обстоятельства...
— Надо думать.
Немец поднял бровь.
— Боюсь, «досадными обстоятельствами» вам тут не отделаться. Хрупкий сосуд моей души разбит — так будет точнее.
— Да, это ужасно. — Рейсс покачал головой. — Когда я впервые...
— Прежде, чем вы затянете литанию, позвольте мне сказать.
— Ну, конечно.
— Я самолично пристрелил двух ваших негодяев.
— Полицейский департамент Сан-Франциско поставил меня в известность, — Рейсс выпустил облако сигаретного дыма. — Я побывал в участке на Керни-стрит и в морге. И, конечно, прочитал интервью, данное вашими сотрудниками корреспондентам «Таймс». Все это весьма печально...
Тагоми молчал.
— Тем не менее, — продолжал Рейсс, — не установлено никакой связи между хулиганами, учинившими здесь погром, и Рейхом. Германское правительство не имеет к случившемуся никакого отношения. Вы действовали совершенно правильно, мистер Тагори.
— Тагоми.
— Да, Тагоми. Давайте пожмем друг другу руки и забудем этот досадный инцидент. В нынешние трудные времена любая безответственная публикация может воспламенить умы, повредить интересам наших великих наций.
— Тем не менее, на моей совести кровь, герр Рейсс, — покачал головой Тагоми. — А кровь не чернила, ее не так легко смыть.
