С натугой в голосе Чилдэн заявил:
— Сэр, это не приходит сразу.
— Простите?
— Это надо увидеть сердцем.
— Вы обратились в новую веру, — заключил Тагоми. — Хотел бы и я тоже... Но увы — не могу. — Он поклонился.
— Кто знает, — задумчиво произнес Чилдэн, провожая его к выходу.
«Попытается продать мне что-нибудь», — решил Тагоми.
— Ваша убежденность сомнительна, — сказал он в дверях. — Мне кажется, вы избрали не самый верный путь.
На лице Чилдэна не было и тени прежнего раболепия.
— Простите, но я уверен в своей правоте. В этих вещах я отчетливо вижу крошечный зародыш будущего.
— Да будет так, — согласился Тагоми. — Но меня не вдохновляет ваш англо-саксонский фанатизм. — Он чувствовал, как в душе торговца пробуждается надежда. Его надежда, его вера в себя. — Всего доброго, — поклонился Тагоми. — На днях я к вам загляну — поглядим, сбываются ли ваши пророчества.
Он взял портфель и двинулся прочь. «С чем пришел, с тем и ухожу, — заметил он. — Ничего не обретя. Не представляя, с чем вернуться в мир.
А что, если купить одну из тех странных безделушек причудливой формы? Подержать ее, рассмотреть повнимательней, подумать... Может быть, со временем она подскажет мне путь? Сомнительно, правда... Такие вещи хороши для Чилдэна, а не для меня. И все же, если хоть один человек находит Путь... это говорит о том, что Путь существует. Пусть даже он сокрыт от моих глаз. Как я ему завидую.»
Тагоми повернулся и пошел обратно. В дверях, следя за его приближением, стоял Чилдэн. Он и не уходил.
— Сэр, — обратился к нему Тагоми, — я куплю одно из этих украшений, на ваш выбор. Веры во мне нет, но сейчас я хватаюсь за каждую соломинку. — Вслед за Чилдэном он прошел в магазин и приблизился к прилавку с бижутерией. — Я буду носить ее с собой и время от времени брать в руки. Скажем, раз в день. Если через два месяца я не...
— Вы сможете вернуть ее за полную стоимость, — пообещал Чилдэн.
— Благодарю. — Тагоми стало легче. «Иногда следует менять привязанности, — решил он. — В этом нет ничего предосудительного, напротив, это признак мудрости, правильного подхода к жизни».
— Вот это вас успокоит. — Чилдэн вручил ему серебряный треугольник, украшенный полыми шариками, внизу темными, сверху — яркими, полными света.
— Спасибо, — поблагодарил Тагоми.
Доехав до Портсмут-сквер, маленького открытого парка на склоне холма, Тагоми уселся на залитую солнцем скамью. По усыпанным гравием дорожкам в поисках крошек бродили голуби. На скамейках дремали или читали газеты люди, смахивающие на бродяг. Некоторые спали прямо на траве.
Достав из кармана бумажный пакетик с этикеткой магазина Р. Чилдэна, Тагоми посидел, греясь на солнце, затем вскрыл пакет и достал покупку. Здесь, среди газонов, дорожек и стариков, ему предстояло внимательно изучить ее.
Серебряный треугольник на его ладони сверкал в лучах полуденного солнца, преломляя и рассеивая свет, словно хрустальная призма. Крошечная частица, объявшая целое. Магический слог Ом[36], как говорят брамины.
Тагоми пристально вглядывался в предмет. «Что в нем главное? Размер? Форма? Придет ли ко мне озарение, как обещал Чилдэн? Сколько ждать? Пять минут? Десять? Времени немного, но я буду сидеть столько, сколько смогу».
Прости меня, — Тагоми мысленно обратился к треугольнику. — Нас всегда тянет встать и броситься действовать. Я смотрю на тебя с надеждой. С наивной верой ребенка, прижимающего к уху найденную на морском берегу раковину. Глаз заменит ухо. Мир сосредоточился для меня в одном маленьком кусочке металла. Войди в меня и поведай: «Куда?», «Зачем?». И «Почему?».
Нет ответа. Когда просишь слишком много, не получаешь ничего.
«Слушай, — вполголоса обратился он к треугольнику, — тот, кто продавал тебя, был щедр на обещания».
А если встряхнуть его, как остановившиеся старые часы? Или как кости перед решающим броском? Он так и сделал.
Как разбудить таящуюся внутри душу? Издеваться над ним подобно пророку Илие[37]? Может, она спит? Или в дороге? Или занята чем-либо? Тагоми еще раз изо всех сил встряхнул в кулаке серебряный треугольник — позвал его громче — и снова поднес к глазам.
«Моему терпению приходит конец. Ты пуста, маленькая безделушка. Отругать тебя? Испугать? А что потом? Выбросить в канаву? Дышать на тебя, встряхивать и снова дышать, пытаясь во что бы то ни стало добиться ответа?
Тагоми засмеялся. — Напрасный труд, спектакль для прохожих. — Он смущенно огляделся. Но никто не смотрел на него. Старики дремали на скамейках. Тагоми облегченно вздохнул. — Надо испробовать все: умолять, увещевать, угрожать, анализировать, наконец. Найти способ...
Впрочем, что толку? Треугольник отвергает меня. Может, потом? Нет. Уильям Гильберт[38] прав, каждая ситуация неповторима, шанс дается один раз.
Все это глупо. Я веду себя как ребенок. Но детство давным — давно позади. Надо искать в других местах.
Попробуем подобрать ключик с помощью классической аристотелевской логики. Цепь строгих рассуждений, ведущих к истине.»
Он сунул палец в правое ухо, чтобы заглушить отдаленный шум города, и, словно раковину, крепко прижал серебряный треугольник к левому.
Ни звука.
Ни плеска волн, ни рокота океанского прибоя, а по сути, отраженного шума пульсирующей крови.
Слушать бесполезно. Какое еще чувство может открыть тайну? Тагоми закрыл глаза и принялся ощупывать каждый миллиметр треугольника. И осязать нет смысла — пальцы ничего не сказали ему. Запах? Он поднес вещицу к носу. Слабый запах металла и только. Тагоми положил треугольник на язык, покатал во рту как леденец. Ничего, кроме холодка металла.
Нет, все-таки — зрение. Высшее по античной шкале чувств.
Он снова положил треугольник на ладонь.
«Что я должен увидеть? — спросил он себя. — Где путеводная ниточка к истине?»
— Сдавайся, — велел он серебряному треугольнику. — Выкладывай свою волшебную тайну.
«Лежит у меня на ладони, как лягушка, поднятая со дна пруда. Но эта лягушка непростая: она меняет форму, становится то куском глины, то камнем, то кристаллом. Возвращается к неживой первооснове.
Металл добыт из земли, — рассуждал он. — Из царства Тьмы, царства духов и сырых, темных пещер. Из мира Инь в его самом буквальном смысле. Из мира вечного постоянства, времени-которое-было.»
Серебряный треугольник сверкал в солнечных лучах. Не сырой, не тусклый, не изъеденный временем, но пульсирующий жизнью и светом, почти неземной. Как и полагалось произведению искусства. Он принадлежал царству Неба, миру Ян. Да, это дело рук Художника, взявшего из темных, холодных недр металл и превратившего его в сияющую частицу неба.
