— Нет, невозможно.
— Ты просто упрямишься, Кал. Женщина должна быть последним существом, чтобы отрицать это.
— Ну а теперь ты действительно просто отвратителен!
— Мы знаем, что Поттер нашел жизнеспособный эмбрион, самостоятельно себя защищающий, — нажимал Шруилл.
— Они могли бы получить много таких эмбрионов — мужских и женских. Мы знаем исторические возможности таких сырых союзов. Это часть наших естественных предков.
— Тебя не переговоришь, — выдохнула она.
— Ты можешь рассмотреть концепцию смерти, но не этой, — сказал Шруилл. — Чрезвычайно интересно.
— Отвратительно, — огрызнулась она.
— Но возможно, — сказал Шруилл.
— Запасной эмбрион не был обеспечивающим свою жизнеспособность, — отпарировала она.
— Тем более оснований полагать, что они взяли эмбрион, там где брали когда-то.
— Что?
— Они поместили эмбрион Дюранов назад, вовнутрь матери.
Калапина лишилась дара речи. Она почувствовала во рту кислый привкус, почувствовала, что чувство шока вызывает у нее ощущение рвоты. «Что-то разбалансировалось в моей ферментной системе,» — подумала она.
Она заговорила медленно, точно: — Я сейчас сообщаю фармакологическому центру, Шруилл. Я плохо себя чувствую.
— Конечно, конечно, — сказал Шруилл. Он взглянул вверх и кругом на наблюдающие сканеры — полный круг.
Калапина осторожно поднялась с трона, скользнула вниз по лучу на закрытый сегмент. Прежде, чем покинуть место, она бросила взгляд на данные, смутно припомнила: «Который Макс. был стерт? — спросила она у себя. — У нас было много их… удачная модель нашего отдела Безопасности.» Она подумала о других, Макс, еще Макс, каждый исчезал, когда его внешность начинала раздражать хозяев. Они тянулись в бесконечность, как образы в бесконечной системе зеркал.
«Что значит исчезновение такого, как Макс? — размышляла она. Я представляю собой непрерываемую длительность существования. Но двойник не помнит. Двойник прерывает длительность. Если клетки не помнят. Память… клетки… эмбрион.»
Она думала об эмбрионе внутри Лизбет Дюран. Отвратительно, но просто. Так прекрасно просто. Ее чрезмерный аппетит стал расти. Резко повернувшись, Калапина опустилась в Зал Совета, побежала к ближайшему фармакологическому центру. когда она бежала, она сжимала руку, которая убила Макса и могла уничтожить мегаполис.
Говорю вам, она больна!
Гарви склонился над Иганом, стараясь разбудить его. Они находились в узкой комнате с земляным полом, потолком из пласмелдовых балок, в одном углу тускло светил желтый круглый плафон. У стен были разложены спальные матрацы. Бумур и Иган спали на двух из них головами в разные стороны, на другом была согнутая фигура Свенгаарда, еще два были свободны.
— Подойдите быстрее, — умолял Гарви. — Она больна.
Иган застонал, сел. Он взглянул на ручные часы — на улице почти время захода солнца. Они заползли сюда как раз перед наступлением дня и после утомительного ночного перехода пешком по кажущимся бесконечными лесным тропам за гидом Лесного Патруля. У Игана до сих пор все болело после такой непривычной нагрузки.
— Лизбет больна?
Прошло три дня с тех пор, как эмбрион был пересажен в нее. Другие залечили бы это быстрее, но они не ходили по ночам, спотыкаясь, по грубым лесным тропам.
— Пожалуйста побыстрее, — умолял Гарви.
— Я иду, — сказал Иган. А сам подумал: «Стоит послушать, каким тоном он заговорил сейчас, когда я ему нужен.»
Бумур сел напротив, спросил: — Может мне пойти с вами?
— Подожди здесь Глиссона, — сказал Иган.
— Глиссон говорил, куда идет?
— Договориться о другом гиде. Скоро стемнеет.
— Он когда-нибудь спит? — спросил Бумур.
— Пожалуйста, — просил Гарви.
— Да! — рявкнул Иган. — Каковы симптомы?
— Рвет… говорит несвязно.
— Дайте мне взять инструменты. — Иган вытащил толстый черный чемодан с пола у изголовья, бросив взгляд на Свенгаарда. Дыхание его все еще показывало ровный режим наркотического воздействия, который они дали ему прежде, чем лечь спать самим. Что-то нужно было делать со Свенгаардом. Он замедлял их продвижение.
Гарви тянул Игана за рукав.
— Я иду, иду! — сказал Иган. Он высвободил руку, последовал за Гарви через низкое отверстие в конце комнаты, в комнату, похожую на ту, из которой они только что вышли. Лизбет лежала на подстилке под единственной лампой, напротив них. Она стонала.
Гарви опустился на колени рядом с ней: — Я уже здесь.
— Гарви, — зашептала она. — О-о, Гарви.
Иган встал рядом, взял из сумки пульмонометр-сфагнометр. Он прижал его к ее шее, посмотрел на показания.
— Где у вас болит? — спросил он.
— О-о-о, — стонала она.
— Пожалуйста, — сказал Гарви, глядя на Игана — Пожалуйста, сделайте что-нибудь.
— Отойдите, дайте подойти, — сказал Иган.
Гарви встал, отошел на два шага назад. — Что это? — шептал он.
Иган не обращал на него внимание, сделал повязку энзимного прибора на левое запястье Лизбет, посмотрел показания.
— Что с ней случилось? — теребил его Гарви.
Иган отстегнул инструмент, сложил их обратно в сумку.
— С ней ничего страшного.
— Но она…
— Все у нее совершенно нормально. У других тоже бывает такая реакция. Это перестройка ферментной системы.
— А здесь нет чего-нибудь…
— Успокойтесь! — Иган встал, взглянул в лицо Гарви. — Ей едва ли нужно что-нибудь из лекарств. Очень скоро она сможет вообще обходиться без них. Здоровье ее лучше, чем ваше. И она могла бы хоть сейчас идти в фармакологический центр, и никто ни в чем не мог бы ее заподозрить.
— Тогда почему она…
— Это эмбрион. Он берет из нее ферменты, чтобы компенсировать свои нужды. Это происходит автоматически.
— Но она больна.
— Небольшое расстройство желез, ничего больше. — Иган взял свою сумку. — Это все часть древнего процесса. Эмбрион требует дать это, дать то. Она производит это. Это дает дополнительную нагрузку на ее организм.
— Разве вы не можете ничего для нее сделать?
— Конечно, я могу. Немного погодя она почувствует сильный голод. Я дам ей что-нибудь, чтобы нормализовать деятельность желудка, а затем накормлю ее. При условии, что они смогут добыть какую-нибудь пищу в этой дыре.
Лизбет застонала: — Гарви?
Он встал перед ней на колени, взял ее за руки: — Да, дорогая?
— Я очень ужасно себя чувствую.
— Они дадут тебе что-то через несколько минут.
