Вокруг голубых глаз Лили залегли тоненькие морщинки, но это только придавало ее лицу более осмысленное и серьезное выражение. Когда Эрику был двадцать один год, а ей двадцать пять, она казалась ему недоступно прекрасной и совсем зрелой женщиной - существом какой-то другой, высшей породы. Сейчас он уже почти не чувствовал разницы в их возрасте. Он поздоровался и назвал себя. Лили озадаченно посмотрела на него, потом улыбнулась.
- О, конечно, я вас помню. Тони часто говорит о вас, доктор Горин, сказала она наконец.
И тут же принялась непринужденно болтать; в ее звонком голосе звучали такие ласковые нотки, что Эрик невольно развеселился - ему нравилось это приветливое щебетанье. Лили говорила с ним так, словно не сомневалась в его чуткости и готова была доверчиво раскрыть ему все свои маленькие тайны. Но когда официант принес заново наполненную сахарницу, она поблагодарила его точно таким же тоном, словно и в нем видела славного человека, на которого она вполне может положиться. Очевидно, так она разговаривала со всеми. Вскоре Эрик почувствовал в этом неугомонном лепете легкий внутренний смешок, как будто Лили про себя наслаждалась такой удачной пародией на светский шик.
После завтрака Эрик проводил Лили в ее купе. Он радовался неожиданному развлечению, и ему даже показалось, что она ему страшно нравится.
- Не могу выразить, как я рад, что встретил вас, - сказал он. - Давно уже мне не было так весело. Этого больше чем достаточно, чтобы в вас влюбиться.
- Тогда веселитесь, сколько душе угодно. Если не считать одного дня в Нью-Йорке, я в последнее время только и делаю, что смотрю в окно вагона. Я как в тюрьме. Не благодарите меня, я сама вам страшно благодарна.
- Значит, мы с вами - счастливая пара. - Он бросил взгляд на ее багаж. - Вы возвращаетесь с побережья?
- О нет, - Лили, словно вдруг вспомнив о чем-то, взглянула на свои руки, потом открыла сумочку и, вынув брильянтовое обручальное кольцо, надела его на палец.
- Знаете, в Рено есть такой обычай: как только получают развод, обручальное кольцо бросают в очаровательную речушку возле здания суда; но все мошенничают и покупают специально для этой цели грошовые подделки. Она рассматривала свою руку со старинным кольцом. - Мне чего-то недостает без него. Вы никогда не разводились, доктор Горин? Чувствуешь себя какой-то неприкаянной, даже когда и знаешь, что это ненадолго.
- Я рад, если это только ненадолго. Может, вы выйдете замуж за меня, раз нам вдвоем так весело?
Широко раскрыв глаза, она окинула его насмешливым взглядом.
- Как мило с вашей стороны сделать мне такое предложение! Но вы ведь уже женаты. По словам Тони, вы образец мужской добродетели. Так, кажется, это называется?
- Скорее супружеской, - улыбнулся Эрик, внутренне сжавшись от непреднамеренной иронии, прозвучавшей в ее словах. - Или, может быть, семейной, но это звучит скучнее. Скорее всего, меня следует считать образцом полнейшей безалаберности.
- Но ведь вы очень серьезный, - насмешливо сказала Лили, поддразнивая его. - Как только вы сели за мой столик, я сразу сказала себе: вот серьезный человек.
- О, пожалуйста, не пытайтесь понять меня, - взмолился он, - я сам себя сейчас не понимаю. Так вы решительно не хотите выйти за меня замуж?
- Мне очень жаль, но я уже обручена с другим.
- Тогда, может быть, у вас найдется время для небольшого романа?
- Нет, - сказала она извиняющимся тоном. - Это как-то неудобно. Знаете, судя по вашей манере ухаживать, вы много разъезжаете в поездах по очень спешным делам.
- Я изъездил всю страну вдоль и поперек и целых четыре года был образцом серьезности, - сказал он. - Я никогда ни с кем не разговаривал, даже с сопровождавшей меня охраной. Я был так чертовски серьезен, что, по-моему, даже преждевременно состарился от этого. Жаль, что мы не можем пожениться или хотя бы завести роман, но оно и лучше. Наверное, вы бы меня слишком отвлекали.
- Безусловно. Может быть, я смогу вам сосватать кого-нибудь в Вашингтоне?
- Нет, это будет слишком поздно. Там я снова буду занятым и серьезным.
- Как и в прошлый раз, когда вы были в Вашингтоне?
- Прошлой осенью? Вы читали об этом? - спросил Эрик.
- Боюсь, что я так всего и не прочла. Помню только, что вы выступили с какой-то внушительной речью и газеты изображали вас страшно сердитым.
- Еще бы не быть сердитым. Сначала меня, как и всех остальных, пригласили на полгода для работы с ураном. Потом срок продлили еще на шесть месяцев, а потом и еще. С нами все время заключали краткосрочные договоры. Мы все время думали, что потерпим каких-нибудь полгода и положение изменится, как вдруг - бац! - все работы были прекращены. Потом - только мы хотели вернуться к собственной исследовательской работе, как вдруг какой-то умник из военного министерства надумал провести закон миленький закон, обязывающий всех физиков под страхом смертной казни до конца жизни работать только для правительства, под страхом смертной казни не заниматься ядерной физикой без разрешения правительства, под страхом смертной казни не выезжать за границу и так далее. А когда такие люди говорят "смертная казнь", они подразумевают именно смертную казнь и ничто другое.
- Но ведь нужно же как-то обеспечить сохранение тайны, - заметила Лили.
- Да никакой тайны тут нет, - с сердцем возразил Эрик. - В наше время любой физик может вам сказать, как сконструировать урановый котел для получения атомной энергии и как сделать атомную бомбу. Как только мы произнесли слово "плутоний", все это перестало быть секретом. Дело лишь в технике производства.
- Почему же они хотят провести такой закон, если это так просто?
- Очевидно, эти тупые головы не могут понять, что каждому физику известно, сколько будет дважды два. Конечно, есть и другое, более серьезное объяснение - вся эта паника поднята нарочно, с самым циничным намерением запугать народ и заставить его признать необходимость гонки вооружений. Как бы то ни было, но из нас хотели сделать козлов отпущения. Тогда мы подняли бучу и потребовали, чтобы нас выслушали. Сейчас разрабатывается другой закон, только боюсь, что он окажется ненамного лучше первого.
- Нельзя сказать, чтоб вы были оптимистически настроены.
- Да нет же, наоборот, я очень оптимистически смотрю на вещи, - с неожиданной страстностью возразил Эрик. - Нет ничего легче, как стать циником. Но вспомните-ка, о чем говорили люди в первые дни после взрыва бомбы. Я работал в то время в Сан-Франциско и, уверяю вас, испытывал настоящую гордость. В те дни каждый встречный на улице твердо знал, что теперь основная наша задача - добиться такого положения в мире, чтобы атомная бомба была не нужна. И каждый чувствовал себя в силах бороться со злом. В то время мы гордились сознанием, что движем цивилизацию вперед. Если во всем мире будет спокойно, то будущее сулит небывалые чудеса. Никаких войн. Неиссякаемый источник энергии. Наступит золотой век. Так думали все каких-нибудь полгода тому назад, а теперь об этом никто и не вспоминает. Никогда в жизни я не переживал таких светлых надежд, как в то время. Скажите откровенно, разве вы не испытывали то же самое. Хотя бы и недолго?
