Корабль был уже готов, когда пришло известие о достижении Луны Камовым и Пайчадзе.
Удар был очень тяжёл для Хепгуда.
Два поражения подряд подорвали веру в него у тех, от кого зависела его судьба. Американские газеты отвернулись от Хепгуда и начали превозносить его соперника. Титул «Лунный Колумб», данный Камову падкими на громкие прозвища журналистами, был последней каплей, переполнившей чашу.
Хепгуд всеми силами души возненавидел русского инженера и поклялся быть первым в полёте на планету, чего бы это ни стоило. Его авторитет был ещё на достаточной высоте, и средства на постройку нового корабля ему предоставили, хотя и не в том количестве, как было желательно. Но для Хепгуда это не имело особого значения. Его целиком поглотила идея реванша. Он смотрел на космический полёт, как на средство рассчитаться со своим врагом. Научное значение полёта отошло для него на второй план.
Хепгуд внимательно следил за всем, что попадало в технические журналы о подготовке Камовым третьего полёта, стараясь составить себе представление о корабле своего соперника, но Камов был очень осторожен, и до последнего дня Хепгуд не знал таких важных вещей, как скорость и размеры русского звездолёта. Со свойственной ему самоуверенностью, которую не поколебали понесённые им поражения, Хепгуд недооценивал сил и возможностей противника и переоценивал свои собственные. Всё же он решил довести ускорение до сорока метров, считая, что это послужит полной гарантией успеха. Он знал, что Камов ни за что не пойдёт по этому пути. Предельной цифрой, которую мог принять советский инженер, Хепгуд считал тридцать метров, а это не могло дать скорости большей, чем будет обладать его звездолёт. Работа двигателя в течение десяти минут также казалась ему пределом, так как атомные реактивные двигатели развивали такую высокую температуру, что их корпуса надо было изготавливать из особо тугоплавких материалов, — вернее, сплавов.
Хепгуд не мог не признавать технического превосходства Советского Союза, но считал, что в этом производстве СССР не идёт впереди Америки, которая во всём что касалось атомной техники, всеми силами старалась не отставать от других стран. В результате всех этих соображений Хепгуд был совершенно уверен в успехе и строил свой звездолёт спокойно, но, помня о быстроте, с которой Камов организовал второй полёт, избегал всяких задержек.
Не желая ни с кем делить будущей славы, Хепгуд намеренно сделал свой корабль небольшим по размерам, могущим вместить только двух человек, так как лететь одному было совершенно невозможно. На все предложения со стороны американских учёных, выражавших желание принять участие в полёте, он отвечал категорическим отказом, твёрдо заявив, что в первый рейс возьмёт только представителя печати.
Когда корабль был готов, Хепгуд обратился с открытым письмом к журналистам Америки, но долгое время никто не изъявлял желания лететь. Наконец, когда его стало уже тревожить это обстоятельство, к нему явился Бейсон.
— Что вас побудило прийти ко мне? — спросил Хепгуд молодого корреспондента газеты «Нью-Йорк Таймс».
— Я буду с вами откровенен, — ответил Бейсон. — Я очень хочу разбогатеть, а в наше время это чертовски трудно. Кроме того, я честолюбив. Слава Стенли[6] не даёт мне покоя.
— Вот как! Значит, вы честолюбивы? А об опасностях, которые вас ожидают, вы подумали? Вместо славы вас, может быть, ожидает смерть.
— Кто не рискует, тот не побеждает, — ответил Бейсон.
Он был высокого роста, широкоплечий, с чертами лица хотя и не красивыми, но привлекательными. Типичный молодой американец, увлекающийся спортом не обладающий особыми умственными способностями.
Хепгуд остался доволен. Именно такой товарищ был ему нужен.
— Я тоже буду с вами откровенен, — сказал он. — Я ставлю своей главной целью победу над Камовым. (Бейсон кивнул головой). Чтобы наверняка добиться этого, я был вынужден довести ускорение звездолёта до сорока метров в секунду. Не скрою от вас, что это опасно для экипажа.
На лице журналиста не появилось ни одного признака беспокойства.
— Я мало смыслю в этих вещах, — с подкупающей откровенностью ответил он. — Вы говорите, что это опасно. Я вам верю. Но раз вы идёте на эту опасность, то почему бы и мне не сделать то же?
— Ну, если так, — весело сказал Хепгуд, — то я очень рад такому спутнику.
Он крепко пожал руку Бейсона.
— Когда вы думаете начать полёт? — спросил журналист.
— В конце августа этого года.
— А почему не раньше?
— Потому что надо дождаться благоприятного положения планеты Марс, на которую я хочу лететь, — ответил Хепгуд.
— Ну что ж, подождём! Не так уж долго! — ответил Бейсон.
16 сентября 19… года.
В Москве сейчас около пяти часов утра.
День 15 сентября навсегда останется в нашей памяти: в этот день мы проникли под облачный покров Венеры.
Завеса тайны, скрывавшая поверхность планеты, приподнялась.
То, что таилось под густыми облаками и так недавно казалось недоступным земному взору, предстало нашим глазам, а беспристрастная киноплёнка запечатлела всё виденное…
Мы приблизились к Венере 14 сентября около двенадцати часов. Диск планеты, появившийся сначала в вид узкого серпа, быстро расширялся и к двадцати часам предстал перед нами в полной фазе.
Освещённая Солнцем Венера блестела, как снежная шапка горы в ясный, солнечный день на Земле.
В этот момент до неё было около двух миллионов километров, и её видимый поперечник был почти такой же какой мы видим Луну в фазе полнолуния. Простым глазом было видно, что поверхность планеты сплошь закрыта белыми облаками.
На фоне чёрного неба, усеянного бесчисленными звёздами, белоснежная сестра Земли была сказочно прекрасна.
Я прильнул к своему окну, не в силах оторваться от этой картины, и без конца фотографировал её на цветную плёнку.
Забыл раньше упомянуть, что на корабле устроены специальные окна, стёкла которых, сделанные из особого сорта горного кварца, не мешают производить съёмки объектов, находящихся снаружи. Эти окна меньше других имеющихся на корабле и предоставлены в полное моё распоряжение. Пайчадзе их называет «окнами ТАСС».
В семь часов утра 15 сентября Камов предложил нам надеть шлемы, которые были уже приготовлены заранее, а затем включил двигатели, предназначенные для торможения корабля.
Раздался знакомый гул, но не такой громкий, как в первый раз.
Сквозь окна проник отблеск пламени.
Мы все, находившиеся до сих пор в самых разнообразных положениях, опустились на переднюю стенку которая стала нашим полом. Возникшая сила тяжести сразу определила, где верх, а где низ. Полёт корабля получил определённое направление — вниз, на Венеру которая очутилась у нас под ногами.
