– Буду паинькой, – отвечает она.
«Буду паинькой», – густым, сочным контральто – ух, как впечатляет! Я убираю ногу с ее волос. Она свободна. Она, презрительно усмехнувшись, поправляет задравшуюся юбку и желает подняться.
– Вам лучше посидеть на ковре, – останавливаю я это движение. – Отползите, пожалуйста, в тот угол. Правильно, сюда. А теперь снимите обувь и бросьте ее в прихожую. Спасибо.
– Я женщина восточная, – соглашается Идея Шакировна. – Мое дело – повиноваться мужчине. Ваши изысканные, тонкие манеры, какие я имела удовольствие испытать на своей прическе, убеждают лучше любых слов. Даже мой парикмахер не додумался до таких радикальных приемов…
Не обращая внимания на эти змеиные укусы, я поднимаю с пола вещицу, при помощи которой хозяйка квартиры только что пыталась атаковать меня. Это была… столовая вилка! Не простая. Огромных размеров, чистого серебра, старинной работы. Широко расставленные и очень острые концы. Настоящее оружие. Неужели медсестра носит в дамской сумочке этакий антиквариат?
Неужели история про нож вместо зеркальца – не сплетня?
– А вот перемигиваться друг с другом совсем не обязательно, – предупреждаю я, стоя к женщине спиной. – Я чувствую каждый ваш жест, поймите это наконец. Специально обучался. Если хотите поговорить с мужем – пожалуйста, говорите.
– Как дежурство? – спрашивает Щюрик, пытаясь отвлечь жену. Мужественный парень. Черт возьми, он все более мне симпатичен, как в старые добрые времена.
– Сумасшедший дом, а не дежурство, – подхватывает она тему. – В терапии бабка одна с ума сошла, всю ночь бродила по палатам, перебудила всех, потом улеглась спать в коридоре, никого не слушая, и под утро умерла. Ужас. А еще… – Идея Шакировна ненадолго примолкает. – Дикость какая-то, мальчики. Андрея Гавриловича убили. Говорят, палками задушили. Я, правда, представить себе этого не могу – чтобы палками…
– Нунчаками, – вставляю я.
– Чем?
– Они же – «нинья» по-японски. Две крепкие палочки, скрепленные короткой стальной цепью. Такими задушить нетрудно.
– Про Русских мы уже знаем, – поспешно говорит Щюрик. – Из новостей. Большое горе. Ты была у матери?
– Обязательно.
– И как она?
– Как всегда. Поливает тебя грязью.
Я разворачиваюсь к женщине. Антикварная вилка в моей руке – вместо указки.
– Простите, что прерываю. Мне просто любопытно. Вы эту штуку всегда с собой таскаете?
– Формально вилка не считается холодным оружием, – вместо жены отвечает муж. – По-моему, зря не считается. Эта распугает, кого хочешь.
– Неживой посоветовал?
– Неживой.
Время абсурда, думаю я, сдерживая спазмы смеха. Время тотального дзена. Смех – основа дзена, равно как и плач… Рассмеяться или заплакать невозможно – умру от боли…
– Особенно вилки эффективны в штыковом бою, – размышляю я вслух. – Пристегиваются к дезодорантам и пудреницам…
– А серебро, кстати, очень не любят… сами понимаете, кто, – кокетливо добавляет дама. – Ночные организмы определенного сорта.
– На самом деле вот что удивляет, – продолжаю я с ходу. – С какой стати старшая медсестра дежурит в приемном покое по ночам? Или вас понизили в должности, Идея Шакировна?
Супруги молчат. Недоуменно переглядываются. Она берет слово:
– Во-первых, людей не хватает. Во-вторых, «скорые» деньги – это не такая уж малая добавка к зарплате, зачем же отказываться? В третьих… какое вам дело?
– И ты ей веришь? – обращаюсь я к Щюрику. Теперь – персонально к нему.
– Ида, – голос его задрожал. – Идочка… Знаешь, кто убил профессора Русских? Этот человек. Это он, понимаешь! А десять минут назад он пытался убить нашего кота. Он на все способен. Я тебя умоляю, ты только не дразни его.
Я с облегчением опускаюсь в кресло.
– Слушайте меня внимательно, дети. Прежде чем мы перейдем к следующему уроку, запомните правила техники безопасности. Правила просты: ничего не делать без команды. Самодеятельность карается. В окна тяжелые предметы не швырять, в стены не стучать, не орать. Иначе всё кончится быстрее, чем нам бы всем хотелось.
– Что кончится? – с вызовом спрашивает женщина.
– ВСЁ! – вколачиваю я в ее личико.
Она отшатывается. Я возвращаюсь в кресло.
– Ида! – стонет мужчина.
– И дома тоже… – искренне обижается она. – Ни сна, ни отдыха… Мечтала, как положу голову на подушку, вытяну ноги…
А ведь их всех, конечно, придется убить, неожиданно для себя понимаю я. С непривычки – думать об этом непросто. Но разве не для того я сегодня тренировался, чтобы обратить непривычное в простую и доступную форму? В форму истинной Мудрости… И ребенка? – думаю я. С некоторым усилием: да, конечно. Ребенка – тоже. Моя Реальность – едина для всех, и шагнуть на новый уровень мы сможем только вместе. Они станут ступенькой, а я – тем, кто на ступеньке…
Как последний звонок в выпускном классе – один на всех. Дз-зенн! Дз-зенн!
Всплеск на зеркальной глади прошлого (КУРСИВ ВРЕМЕНИ)
…Андрей Гаврилович Русских – известный собачник и к тому же – ранняя пташка. Я с ним частенько встречался на бульваре во время утренних пробежек, совершенно не предполагая, что у нас есть общие знакомые. Вернее сказать – знакомая. Он собаку выгуливал, я – себя. Как по часам, всегда в одно и то же время. У меня – режим, и у него, вероятно, нечто схожее. Такой же основательный, педантичный человек, как и я. В общем, достоин уважения. Был…
Единственное, что я ко вчерашнему дню не умел, это лишать живое существо жизни. Но после жертвы, которую я принял от бездомного кота, привыкнуть к новому мироощущению оказалось на удивление легко. Кот – тварь полуразумная, так ведь и не всякий человек отличается от него интеллектом. Профессор Русских, например, не смог выжать из себя даже ту каплю истинного разума, которой он, по слухам, обладал… Я встретил его в крохотном дворике, выводящим на бульвар – ровно в 6:15, как и планировал. Лицо не прятал, зачем? Если кто меня увидит и запомнит, чем мне это повредит?
Пес породы ротвейлер, гулявший в одном ошейнике, мгновенно почуял неладное. Нунчаки возникли из вшитого в пиджак чехла словно сами собой – тогда он кинулся на меня. Я позволил псу прыгнуть (мимо, разумеется!), и пока он разворачивался, озлобленный неудачей, ударил серией: но носу, по затылку, по хребту. Он словно споткнулся, застыл на секунду, оторопевший. По собачьему носу – это очень больно, это дико. Я нанес последний, акцентированный удар нунчаками – снова по хребту. Хрустнуло. Ноги у зверя подломились.
