«…На встречах с читателями меня нередко спрашивают: какую я пишу фантастику — космическую, земную, биологическую, техническую, психологическую? Но это вопрос неправильно поставленный, некорректный, как говорится в науке. Фантастика, как и всякая литература, работает на потребителя, не на производителя. У производителя умение, ограниченное специальным образованием, у потребителя — нужды или мечты. Никак нужды и мечты не укладываются в рамки одной профессии. Потребителю все равно, которая наука обеспечит его жизненные задачи. Лишь бы обеспечила. Ему НУЖНО, и баста. В результате ваши читательские требования и мои писательские темы вторгаются в любые науки: космические, земные, технику, физику, биологию. Голова моя требует порядка, я не могу читать о путешествиях без карты, мне обязательно нужно знать, где именно, в какой точке происходят события. Знаю: не каждому читателю нужны параметры. Достаточно факта. Вот дерево за окном. Это липа. И какая же она пышная, какая раскидистая, сколько оттенков в ее щедрой зелени, сколько веток и листьев! И как же быстро они распустились: неделю назад одни голые почки торчали. Значит, в мае писался этот абзац, в первых числах, заметили? И ведь в самом деле любопытно: за неделю — огромнейшая крона, этакий напор жизни! А вот в ствол никакого напора, с прошлого года вырос на два—три сантиметра. Почему такая разница? И почему такая разница между деревом и животным? Вообще-то понятно: растение спешит использовать каждый теплый день, а человек может расти и зимой. Стало быть, в принципе организм способен к стремительному росту. Человек бы вырастал за неделю, этакое облегчение родителям. Невозможно? Почему? По какой причине?
Вот причины интересуют меня прежде всего.
Главное: причины превращения. Стабильного я не люблю, ищу изменений. Так увлекательно следить за превращениями. Был, например, журчащий ручеек, стал Волгой. Был несмышленыш, лежал в колыбели, лепетал невразумительное, сделался взрослым человеком. Был милым младенцем, стал подлец подлецом. А другой — гением. Почему? От генов гений? А подлец — тоже от генов?»
Аркадий Натанович Стругацкий всегда дивился дотошности научных выкладок Георгия Иосифовича. «Гиша, — сказал он как-то, — ну зачем вы тратите такие усилия на все эти научные рассуждения? Все равно они спорны и вызывают излишние возражения. Пусть герои сразу садятся на нужный аппарат и начинают действовать». Но потому Георгий Иосифович и оставался собой, что не позволял героям просто сесть на аппарат и сразу действовать. В доме в Чистом переулке у него всегда царила некая особая атмосфера. Немаловажно было и то, что в холодильнике в коридоре всегда стояла начатая бутылка водки.
Для Прашкевича, для частого гостя.
Для нерадивого, но любящего ученика.
1
14 февраля 1993 года я навестил фантаста А.Р.Палея в Москве на зеленой Полтавской улице (за стадионом «Динамо»).
Через несколько дней Абраму Рувимовичу исполнялось сто лет.
Он плохо слышал, маленький аккуратный костяной старичок в большом кресле, правда, без жестяной слуховой трубы Циолковского, как можно было ожидать. Его распирало любопытство. Он спрашивал: а как это радиоволны проходят сквозь стены? Или вспоминал стихотворение. Или ругал молодых. Приходят, говорил, представляются издателями, берут под честное слово старую редкую книгу и исчезают. По неведомой ассоциации даже вспоминал сотрудницу журнала «Революция и культура». В тридцатые годы эта милая женщина принимала у него стихи, никогда их не печатала и чертовски жаловалась на жизнь. Будучи человеком весьма небогатым, Палей сотрудницу жалел. Да и как не жалеть? Сырая комнатенка… Одиночество… Безденежье… Даже личную пишущую машинку невозможно продать, профсоюз запрещает… Фамилия сотрудницы — Алилуева — ни о чем не говорила Абраму Рувимовичу, пока ее портрет не появился в газетах…
Аделина Адалис? — переспрашивал. А как же, знал, знал! Любимым словом указанной советской поэтессы было — вредитель… Астроном Леверье? Еще бы! Это по просьбе Леверье безымянный прежде цветок назвали гортензией — так звали его любимую, она потом наставила ему рога… Книги? Без книг нельзя. Фантасты, говорящие о конце книги, не правы — книга переживет века, войдет в далекое будущее. Вы покупаете книги или предпочитаете работать в библиотеках? А письма храните? Делаете специальные выписки? Я, например, похвастался Абрам Рувимович, в молодости составлял картотеку для самого Венгерова!
Впрочем, все это были подступы.
Главный вопрос он задал неожиданно, как бы поймав меня на паузе.
Вот каким все же образом летают самолеты? Как они держатся в воздухе? Почему паровоз не может летать? Он даже вдруг встопорщил белесые бровки: сколько, говорите, часов летит самолет в Москву из Новосибирска? Четыре?.. Странно-странно…
Абрам Рувимович задумался.
Что-то его мучило. Что-то очень важное бушевало в пучинах души.
Смиряя себя, рассказал, как знаменитый советский поэт-песенник стащил несколько строк из его стихотворения, опубликованного еще в дореволюционном ежемесячнике «Свободный журнал». У Палея: «Город замер в сонной дымке, гаснет зарево зари, и на ножке-невидимке блещут бусы-фонари…» У Лебедева-Кумача: «Вечер реет в белой дымке в ярком зареве зари, и на ножке-невидимке блещут бусы-фонари…» После скандала Лебедев-Кумач переписал указанное четверостишие: «День уходит, и прохлада освежает и бодрит, отдохнувши от парада, город праздничный гудит…»
С огромным удовольствием Абрам Рувимович показал книжку своих стихов «Бубен дня», изданную в Екатеринославе в 1922 году, а потом корректуру книги стихов, которая вот-вот должна была выйти в Хабаровске. Тираж — 150 экземпляров. «Но для книги стихов большего тиража и не надо. Первое стихотворение я написал в семь лет, — похвастался он, — а последнее на днях».
Что чувствует человек, проживший на свете 100 лет?
Только ли бремя огромных потерь, фантастически бесконечных потерь, потерю всех людей, с которыми был близок?
Не знаю. Абрам Рувимович не вызывал такого впечатления.
Когда я уходил, он весь приподнялся в кресле. Он сиял. Он светился изнутри. Его интересовало только будущее. Может, сто лет он прожил ради этого вопроса. «Сколько, вы говорите, летят самолеты в Москву из Новосибирска? Четыре часа?» Он замечательно выдержал паузу и выдохнул с восторгом истинного провидца: «Попомните, молодой человек! Когда-нибудь они будут летать быстрее!»
2
…За антилысенковский роман «Остров Таусена» меня лаяли во всех органах прессы, включая «Литературу в школе» и «Естествознание в школе», — писал мне Абрам Рувимович в августе 1988 года. — Результатом было надолго отлучение меня от печати и от всех способов заработка. Берия меня тоже не обошел вниманием, но, к счастью, поздно вспомнил обо мне: взяли 13 февраля 1953 года, а выпустили 31 декабря того же года.
