Но нет крепостей, которых бы не взяли большевики.
Генсек заученно поднял на Хакима еще более усталый взгляд, дохнул на него ароматным дымом хорошей американской сигареты и, как бы не заинтересованно, как бы это просто так, к слову, как бы давно находясь в курсе событий, заметил: «Нуда, второй том… Это хорошо, что ты много работаешь, Хаким… Это хорошо, что ты сейчас работаешь именно над вторым томом Пришвина… — Генсек бормотал интуитивно, он шел вброд, пытаясь проникнуть в пугающую тайну бывшего зама. — У тебя верный комсомольский взгляд на вещи, Хаким… Но ведь у товарища Пришвина… — нащупывал он верный путь. — Но ведь у товарища Пришвина плохие организационные способности…»
Правда была высказана.
Хаким покрылся испариной.
В смуглой голове Хакима отчетливо перегорела последняя пробка, но спасительную тропу под ногами он ощутил, нащупал. Он решил лучше погибнуть в кабинете генсека, но не отступить от цели, сдаться. Наверное, не зря в гостинице оказался том товарища Пришвина, догадался он. Подбросили. Проверяли бдительность. Мало ли что там зайчики, апрельская капель. Это ведь как посмотреть. За апрельской капелью может скрываться страшное что-то, ледяное, дышащее полярными лагерными просторами. Я теперь много буду работать над классовыми произведениями товарища Пришвина, решил он. Я теперь учту все замечания товарища генсека.
И выдохнул вслух: «Да! Организационные способности у товарища Пришвина плохие, но природу пишет хорошо!»
Теперь у генсека сгорели пробки.
«Ты прав, Хаким, прав. Природу товарищ Пришвин пишет хорошо, но организационные способности плохие…»
«Очень, очень плохие! — восторженно соглашался Хаким. — Но природу пишет хорошо…»
Вот это и есть пример настоящего соцреализма.
1
Вот мы и пытались понять: где живем? В какой стране? Каким законам подчиняется литература? Подчиняется ли она каким-то законам?
Боря Штерн, кстати, насчитал тридцать три больных вопроса, мучивших наших современников. Он даже выстроил эти вопросы в определенном порядке.
Кто прав?
Кто виноват?
Доколе?
Чего тебе надо?
Камо грядеши?
Что делать?
Что ж это делается, граждане?
Кто там?
Ой, а кто к нам пришел?
За что боролись?
Как дальше жить?
Веруешь?
Куда прешь с кувшинным рылом в калашный ряд?
Третьим будешь?
Что с нами происходит?
Кто крайний?
А ты записался добровольцем?
Ты за кого?
Откуда есть пошла всеруська земля?
Куда ж нам плыть?
Стой, кто идет?
А не еврей ли вы?
Зачем пришел я в этот мир?
За что?
А ты кто такой?
Кому это выгодно?
Почем пуд соли?
Куда все подевалось?
Кому на Руси жить хорошо?
Кто написал «Тихий Дон»?
Кто сочиняет анекдоты?
Как нам обустроить Россию?
Хорошие вечные вопросы, всегда приводившие взыскующих к питию.
Ко времени нашей встречи с Борей (1976 год) у каждого был, конечно, свой опыт.
Бормотуху, которую я пил на Сахалине, американцы позже скупали оптом и в ржавых бочках сбрасывали на джунгли противоборствующего Вьетнама — как противозачаточное. Водка, которую я глотал на Курилах, называлась «туча», она отдавала нефтью. Северную «Настойку брусничную» по последствиям можно было сравнить только с эпидемией клещевого энцефалита. Эта настойка продавалась в закатанных трехлитровых банках. В набор входили — указанная банка, литровая оловянная кружка и две инструкции — для летнего и зимнего пользования. Если дело происходило летом, ты шел с банкой и кружкой к ручью и опускал босые ноги в холодную воду. После этого ты должен был взять сразу всю полную кружку. Если это не получалось, если ты выпивал треть, даже две трети — тебя мог рубануть Кондрат, тебе грозили страшные неприятности со здоровьем. Но если ты брал всю кружку — гуляй хоть месяц!
Специально для Бори, привыкшего к южным вариантам (горилка, перцовка, бормотуха, гаденький молдавский портвешок), я выписал из трудов великого исследователя Камчатки СП. Крашенинникова такой фрагмент:
«Травяное вино по Стеллерову примечанию следующие имеет свойства: 1) что оно весьма проницательно и великую в себе имеет кислость, следовательно, и здоровью вредительно, ибо кровь от него садится и чернеет; 2) что люди с него быстро упиваются и в пьянстве бывают бесчувственны и лицом сини; 3) что ежели кто выпьет его хотя несколько чарок, то во всю ночь от диковинных фантазий беспокоится, а на другой день так тоскует, как бы сделав какое злодеяние».
Ничего со времен С.П.Крашенинникова не изменилось.
Такое вино в основном и пили. И действовало оно, как в XVIII веке.
Осенью 1989 года, например, когда эйфория многим застилала мозги, на литературном семинаре в Дубултах у меня в номере собралось несколько молодых писателей. «Брат! — кричал, обнимая подвыпившего латыша Иманта Ластовски изрядно поддатый молдаванин Йон Мэнэскуртэ. — Выпьем за нас с тобой! Только за нас с тобой! Ведь наши великие страны когда-то граничили!» Я благожелательно вторгся в разговор: «Ну да, великие страны… Но вот насчет границ… Есть ведь Белоруссия, Украина…» — «Вам, русским, этого не понять», — гордо отрезал молдаванин.
Боря предпочитал молчать.
Он выпивал стаканчик и падал на диван.
После короткого сна выпивал еще стаканчик и снова падал.
Говорить с ним было бессмысленно, его надо было читать. Он рано догадался, что правда русского писателя чаще всего заключается в «туче», в бормотухе, в плохом коньяке, но он так же рано догадался, что эта правда заключается не в заморской экзотике, которой так часто грешила и грешит наша фантастика, а в нищих Домах Культуры имени Отдыха, в названных выше тридцати трех пресловутых вопросах, в тонком тумане, покрывающем картофельные поля, ну и все такое прочее. Социалистический реализм доставал Бориса Штерна не пресловутым конфликтом хорошего с очень хорошим, а полной безбудущностью.
А как жить без будущего?
2
…В одесском издательстве «Маяк», — писал Боря в январе 1978 года, — три месяца ходила моя рукопись с рассказами. Несколько дней назад пришел ответ. Вот несколько выписок из: «…Занимательный по сюжету рассказ „Сумасшедший король“ — об искусственном разуме. Но многие места в повествовании воспринимаются словно написанные наспех, с художественной стороны не разработаны». — «…Штерну часто не хватает надлежащего художественного чутья. В рассказе „Дом“ идут картины ужасно плохого поведения жильцов. От рассказа в целом остается довлеющее неприятное впечатление». — «… Так же нетребователен автор к форме воплощения своих неплохих замыслов в других рассказах, изобилующих вульгарными сценами, выражениями. Подобные выражения встречаются в рукописи Штерна частенько. Они, конечно, не могут восполнить недостаток образности письма. В некоторых рассказах автор почему-то старается сделать фантастические и сказочные концовки, хотя они не вытекают из характера повествования». — «… В связи с недостаточно высоким идейно-художественным уровнем большинства произведений не представляется возможным ставить вопрос об их издании». Вот такие, Гена, дела. Ожидал, конечно, что ничего в издательстве не выйдет, но чтобы такие глупые рецензии… Сижу и потихоньку переживаю… Перекурю пару дней и начну новый рассказ…
