жестом указал гостю на кабинку, и человек из 1888-го шагнул в нее. Дверь повернулась в желобе-канавке, опустилась и издала внушительный жужжащий звук. Когда она поднялась, снова повернулась и открылась, Джек, с ужасно растерянным видом, спотыкаясь, вышел наружу. Его длинные бакенбарды были аккуратно подстрижены, щетина на лице исчезла, волосы посветлели, прямой пробор исчез, а волосы были зачесаны на левую сторону. Он по-прежнему был в том же самом длинном темном плаще, обшитом по краям каракулем, в темном костюме с белым воротничком, в черном галстуке с булавкой-подковкой, но теперь вся его одежда выглядела новой и чистой, конечно же – а, может быть, это была синтетическая копия его прежнего одеяния.
– Ну вот! – воскликнул дедушка Джульетты. – Ведь так намного лучше, разве нет? Хорошая чистка всегда настраивает и мозги должным образом.
И он вошел в еще одну кабинку, откуда мгновенье спустя вышел в мягком джемпере, покрывавшем его тело с шеи до ступней. Он направился к двери.
– Куда мы идем? – спросил человек из 1888-го помолодевшего дедушку, шагая рядом с ним.
– Я хочу тебя кое с кем познакомить, – сказал дедушка Джульетты, и Джек осознал, что теперь губы его спутника шевелились. Он решил не касаться этой темы. Для такой трансформации должна была быть причина.
– Я отведу тебя туда, если ты пообещаешь не издавать булькающих звуков на улицах города. Это славный город, и я здесь живу. А туристы, надо сказать, весьма утомляют.
Джек промолчал. Дедушка принял это как знак согласия с его условиями.
Они двинулись в путь. Джек был буквально придавлен весом города. Он был громадным, массивным и невероятно чистым. Казалось, его мечта о Уайтчепеле стала явью. Он спросил спутника о трущобах и ночлежках. Спутник покачал головой.
– Давно исчезли.
Значит, им суждено было исчезнуть. Реформы, ради которых он пожертвовал своей бессмертной душой, все-таки произошли! Он весело шагал, помахивая саквояжем. Но спустя несколько минут его поступь снова утратила энергию: на улицах не было ни души.
Лишь сверкающие чистые здания и улицы, которые шли как-то бесцельно и внезапно упирались в тупик, словно строители вдруг решили, что люди могут исчезнуть в одной точке и возникнуть в совершенно другой, а значит, не стоило мостить дорогу между двумя этими пунктами.
Покрытие улиц было металлическим, небо тоже казалось сделанным из металла, здания сияли – безликие плоскости бесчувственного металла. Человек из 1888-го почувствовал себя страшно одиноким, словно все, что он делал прежде, неизбежно вело его к отчуждению от тех самых людей, которым он стремился помочь.
Когда – давным-давно – он пришел в Тойнби Холл, и преподобный Барнетт узрел трущобные ужасы Спиталфилдс, он поклялся помочь людям, помочь всем, что было в его силах. Что делать – было столь же ясно, как верить в Господа, после того, как он провел несколько месяцев в выгребных ямах Уайтчепела. Шлюхи – зачем они вообще живут на свете? Пользы от них не больше, чем от болезнетворных микробов, которыми были заражены те самые мерзавки. И тогда он стал Джеком, чтобы вершить волю Божью и всколыхнуть, поднять со дна все те отбросы, что заселяли Лондонский Вест-Энд. То, что лорд Уоррен, комиссар полиции Большого Лондона, и его королева, и все остальные думали, что он сумасшедший доктор, или обезумевший мясник, или зверь в человечьем обличье, его нимало не тревожило. Он знал, что останется неизвестным, но доброе дело, начатое им, найдет свое достойное завершение.
Уничтожить район ужаснейших трущоб, кошмарнейший из всех, когда-либо существовавших в стране – и открыть глаза викторианскому обществу. Но прошло время – много времени – и вот он здесь, в мире, где трущобы не существуют, в стерильной Утопии, воплощении мечты преподобного Барнетта и… все это было… было не так, как должно быть.
Дедушка с головой молодого человека.
Тишина на пустых улицах.
Эта девушка, Джульетта, с ее странным хобби.
Безразличие по поводу ее смерти.
Дедушкина уверенность в том, что он, Джек, убил ее.
И его дружелюбие.
Куда они направляются? Вокруг них – город. Они шли, и дедушка ни на что не обращал внимания, а Джек смотрел вокруг, но ничего не понимал. Но вот что они увидели по дороге: полторы тысячи лучей света, в фут шириной и толщиной в семь молекул, которые вспыхивали из почти невидимых щелей металлических улиц, освещая и омывая стены зданий; они изгибались, покрывая все поверхности города, изгибались под прямым углом, и снова, и снова – словно бумажные фигурки оригами – а, вспыхивая во второй раз, они меняли цвет, становясь золотистыми, проникая сквозь плоскости стен, расширяясь и сокращаясь волнообразно, омывая внутреннюю поверхность домов, и внезапно исчезая внутри тротуара – весь процесс занимал двенадцать секунд.
На шестнадцать кварталов города опустилась ночь. Она опустилась, словно плотная колонна и была резко очерчена, обрываясь на углах улиц. Из этой тьмы неслись стрекотание сверчков, кваканье лягушек, крики ночных птиц, шум ветра в ветвях деревьев – и тихая музыка непонятных инструментов.
Грани замерзшего света свободно висели в воздухе над их головами. Дрожащее невещественное нечто начало заливать самые верхние уровни огромного здания прямо перед гранями света. Когда они медленно двинулись вниз, здание стало неразличимым, оно превратилось в частички света – и взмыло вверх. Когда эти грани света спустились до тротуара, здание полностью дематериализовалось. Грани приобрели оранжевый цвет, и снова стали двигаться вверх. По мере их движения стала формироваться новая структура, там, где было исчезнувшее здание. Казалось, что структуру эту вырисовывают искорки света в воздухе, превращая ее в единое целое, которое – когда световые грани прекратили двигаться вверх – стало новым зданием. А грани, раз мигнув, исчезли.
Несколько секунд было слышно жужжание шмеля.
Потом оно стихло.
Толпа людей в резиновых костюмах высыпала из висящей в воздухе пульсирующей серой дыры, зашлепала ногами по тротуару и завернула за угол, откуда раздался продолжительный кашель. Потом все снова стихло.
Капля воды, густой как ртуть, упала сверху на тротуар, ударилась об него, отскочила, взлетев на несколько дюймов, потом испарилась, превратившись в багровую кляксу в форме зуба кашалота и, замерев, снова легла на тротуар.
Два квартала зданий погрузились в тротуар, их металлические поверхности оставались гладкими и неповрежденными, торчало лишь металлическое дерево с серебряным и тонким стволом, покрытое пышной золотой листвой. Она сверкала, формируя идеальный круг света. Не было слышно ни звука.
Дедушка покойной Джульетты и человек из 1888-го продолжали свой путь.
– Куда мы направляемся?
– К Ван Клиф. Обычно мы не ходим пешком, разве что иногда, но это уже не то удовольствие, что прежде. Я
