не в Уайтчепел. Нигде не было никакого Миллерз Корт. Может быть, это вообще был не Лондон. Но как такое возможно? Или Господь прибрал его? Может, он умер в промежутке между уроком анатомии на теле Мэри Джейн Келли (эта тварь его еще и поцеловала!) и выпусканием кишок этой Джульетты в ее спальне? Может быть, Небеса наконец призвали его, чтобы вознаградить за труды? Преподобный мистер Барнетт был бы счастлив, узнав об этом.
Но он был бы рад узнать обо всем. Однако «Кожаный Фартук» не собирался ничего рассказывать. Пусть грядут реформы, те, о каких мечтали преподобный и его жена, и пусть они думают, что двигателем перемен были их буклеты и листовки, а не скальпели Джека.
А если он мертв, значит ли это, что его работа завершена? Он улыбнулся. Если Небеса приняли его к себе, значит, работа окончена. Успешно. Но если это и впрямь так, то кто же эта Джульетта, располосованная и остывающая в спальне с тысячью зеркал? И в это мгновение он ощутил страх.
Что если даже сам Господь неверно понял, что сделал Джек? И добрые лондонцы королевы Виктории не поняли? Как не понял и сэр Чарльз Уоррен?
Что если Бог судил поверхностно, игнорируя реальные причины? Нет, нет! Это абсурд! Если кто и мог бы понять, то лишь Он, добрый Господь, пославший ему весть и приказавший исправить ситуацию.
Бог любит его, как и он любит Бога – и Бог, конечно, понял бы.
Но он чувствовал страх, сейчас, в эту самую минуту.
Потому что… Кем же была девушка, которую он только что выпотрошил?
– Джульетта была моей внучкой, – раздался голос за его спиной.
Он не мог повернуть голову, хотя бы на пару дюймов, чтобы увидеть, кто это. Саквояж был под рукой. Он стоял на гладкой и блестящей поверхности улицы. Он не успеет выхватить нож. Наконец-то им удалось поймать Джека. Он невольно задрожал.
– Не нужно бояться, – произнес голос. Теплый, даже дружелюбный голос. Пожилого человека. Джек трясся словно в приступе малярии.
Все же он повернулся, чтобы видеть. Симпатичный старик с мягкой улыбкой на лице.
Он заговорил снова, но губы его не шевелились.
– Никто не причинит тебе зла. Здравствуй.
Человек из 1888-го года медленно опустился на колени.
– Прости меня, о Боже, я не знал…
Смех старика звучал в голове стоявшего на коленях человека. Этот смех поднимался как солнечный луч, двигавшийся по переулку Уайтчепела, освещая серые кирпичи покрытых сажей стен. Он поднимался и освещал мозг визитера из прошлого.
– Я не Бог. О, это была бы славная идея, но нет, я не Бог. А ты хотел бы встретиться с Богом? Думаю, мы сможем сыскать скульптора, который вылепит его статую для тебя. Это действительно так важно? Нет, я вижу, что нет. Странный у тебя ум. Ты и не веришь, и не сомневаешься. Как тебе удается следовать обеим этим концепциям одновременно? Может, тебе стоит подправить нейронные сети мозга? Нет. Я вижу – ты боишься. Так что, покамест, оставим… Сделаем это в другой раз.
Он схватил стоявшего на коленях человека за плечи и поднял его на ноги.
– Ты весь в крови. Тебе следовало бы почиститься. Здесь неподалеку купальня. Кстати говоря, меня поразило то, как ты управился с Джульеттой. Ты, знаешь ли, первый. Хотя откуда тебе знать? В любом случае, ты первый, кто заплатил ей ее же монетой. Тебе понравилось бы, как она обработала Каспара Хаузера. Выдавила ему часть мозга и отправила Каспара обратно, доживать остаток его юной жизни, а потом – вот ведь мерзавка! – вынудила меня доставить его сюда и убила ножом. Думаю, тем самым, который ты забрал. И снова отправила его в XIX век. Изумительная тайна! По всем канонам неразрешенных феноменов. Но она была гораздо небрежнее тебя. В ее развлечениях хватало яркости, но было слишком мало настоящего артистизма. За исключением судьи Крейтера… – Он сделал паузу и рассмеялся. – Вот, я уже старик, а несу всякую чушь, как чумная крыса… Нам нужно привести тебя в порядок, а потом провести небольшую экскурсию, да, да. И после того мы сможем поговорить. Я просто хочу, чтобы ты знал: я очень доволен тем, как ты с ней расправился. Но все же мне будет не хватать этой маленькой мерзавки. Трахалась она просто волшебно. – Старик взял в руку саквояж и, поддерживая перепачканного кровью мужчину, повел его по чистой и мерцающей улице.
– Ты хотел, чтобы ее убили? – недоверчиво спросил гость из 1888-го.
Старик кивнул, но губы его по-прежнему не шевелились.
– Конечно. А иначе зачем было доставлять к ней Джека-потрошителя?
О Боже, Боже, подумал гость из прошлого, я в аду. И я попал сюда с именем Джек.
– Нет, мальчик мой, нет, нет. Ты вовсе не в аду. Ты в будущем. Для тебя это будущее, для меня же этот мир – настоящее. Ты прибыл из 1888 года, а сейчас ты в… – он умолк, шевеля губами, словно подсчитывая, почем будет фунт яблок в долларах, и завершил свою речь: – …сейчас ты в 3077-м. Это прекрасный мир, отшлифованный прекрасными временами, и мы рады, что ты присоединился к нам. Ну пойдем же, тебе нужно обмыться.
В купальне дедушка покойной Джульетты сменил голову.
– Терпеть ее не могу, – сообщил он человеку 1888-го года, охватив щеки пальцами и растягивая кожу лица как резину. – Но Джульетта настаивала. Я не возражал и уступал ей, если этого было достаточно, чтобы завалить ее на кровать. Но со всеми этими игрушками из прошлого, сменой головы всякий раз, когда мне хотелось ее трахнуть… Это было утомительно, весьма утомительно.
Он шагнул в одну из абсолютно одинаковых кабинок и настроил краны душа. Дверь – блестящее жалюзи – опустилась, и раздался мягкий, почти хитиновый звук: «чаккк». Потом жалюзи поднялись, и из кабинки вышел дедушка покойной Джульетты, выглядевший лет на шесть моложе гостя из 1888-го – голый и с новой головой на плечах.
– Тело в норме, – сказал он, рассматривая свои гениталии и родинку на правой руке. Человек из 1888-го отвернулся. Он был в аду, и Бог его ненавидел.
– Ну, не стой столбом, Джек. – Дедушка Джульетты улыбнулся. – Шагай в любую кабинку и соверши, наконец, омовение.
– Меня зовут не Джек, – произнес человек из 1888-го, тихо и жалобно, словно его выпороли.
– Ничего, ничего… Ступай под душ.
Джек подошел к кабинке. Она была светло-зеленой, но, когда он остановился перед ней, сменила цвет на бледно-розовый.
– Она…
– Да в ней ты просто вымоешься, чего ты боишься?
– Я не хочу измениться.
Дед Джульетты не рассмеялся.
– Ошибка, – загадочно произнес он. Бывший старик повелительным
