когда он закончил, некоторые из нас взобрались на платформу и сняли крепления, которыми запиралась стеклянная клетка; хотя все мы знали, что Итк, захоти он этого, мог бы покинуть ее в любое мгновение. Но Итку хотелось знать – до того, как он сгорел бы, как мириады его собратьев – и понять нас, обитателей Земли. Он удовлетворил свое любопытство, сделав остановку на малое время, прежде чем самоуничтожиться, сгореть. Ведь это было интересно… потому что когда последний раз его соплеменники появились здесь, на Земле не было существ, способных выходить в космос – даже на такие мизерные расстояния, которые удалось преодолеть нам.
Но теперь временная остановка подошла к концу, и Итку нужно было завершить свое путешествие. Он проделал немыслимо огромный путь с какой-то целью, и теперь, как бы ни было ему интересно, он спешил присоединиться к своим собратьям.
Мы открыли клетку – которая и так не могла удерживать существо, способное покинуть ее в любой момент – и там был Итк! нет, не был. Он исчез! А небо продолжало пылать. Еще одна игла вонзилась в атмосферу и сгорела без следа. Итка больше не было.
Разошлись и мы.
В этот же вечер Карл Леус выбросился с тридцать второго этажа небоскреба в Вашингтоне. Еще девятеро погибли в тот же день. И, хотя сам я к этому готов не был, во мне тоже притаилась смерть. С чувством опустошенности, тщетности и безнадежности, я вернулся в обсерваторию и пытался отделаться от воспоминаний всего, что говорил Итк – изгнать их из мыслей и души. Будь я столь же восприимчив, как Леус, или любой из девяти остальных, я бы немедленно покончил с собой. Но мне было до них далеко. Они осознали всю глубину того, что он им сказал, а осознав, лишили себя жизни. Я мог понять их поступок.
Порталес пришел ко мне сразу же, как узнал об этом.
– Они… Они покончили с собой, – пролепетал он. Мне осточертели его постоянные приставания. Надоели настолько, что у меня уже не было никакого желания ссориться с ним.
– Да, они покончили с собой, – произнес я устало, глядя на пылающее небо с мостков обсерватории. Теперь небо казалось ночным. Ночь – со вспышками света.
– Но почему? Из-за чего они это сделали?
Я заговорил, чтобы услышать собственные мысли. Потому что знал, чего нам ждать.
– Из-за того, что сказало им существо.
– А что же оно сказало?
– Из-за того, что оно нам сказало, и из-за того, о чем не сказало.
– Оно говорило с тобой?
– Кое с кем из нас. С Леусом, с теми девятью, и другими. Я его слышал.
– Но почему же я его не слышал? Я же был там!
Я пожал плечами. Он не слышал, ну так что ж…
– Ладно, и что же оно сказало? – потребовал Порталес.
Я повернулся и посмотрел на своего коллегу. Повлияло бы это на него? Думаю, нет. И это хорошо. Хорошо для него и для таких, как он. Ведь без них человечество перестанет существовать. И я рассказал ему.
– Лемминги, – сказал я. – О леммингах-то ты слышал. Без всякой причины, из какого-то глубинного инстинктивного позыва они устремляются друг за другом и бросаются вниз со скалы. Следуя друг за другом в самоубийственном порыве. Видовая особенность. То же самое и с тем существом и его собратьями. Они пересекли мега-галактики, чтобы покончить с собой здесь. Совершить массовое самоубийство в нашей Солнечной системе. Сгореть в атмосфере Марса, Меркурия, Венеры, Земли. И умереть. Вот и все. Просто умереть.
Порталес был потрясен. Я видел, что он понял меня. Но какое это имело значение? Ведь не это же заставило Леуса и еще девятерых покончить с собой. И не это наполнило меня таким чувством отчаяния. Позывы одной расы не становятся позывами другой.
– Но… но… я не понима…
Я перебил его.
– Так сказал Итк.
– Но почему они явились умирать сюда? – растерянно спросил он.
– Почему сюда, а не в какую-то другую звездную систему или галактику? – Итк рассказал и об этом. Мы проклинали себя за этот вопрос, но Итк, как мог проще, на него ответил.
– Потому что, – мягко проговорил я, – это и есть край Вселенной.
На лице Порталеса отразилось недоумение. Было ясно, что эта концепция выше его разумения. То, что Солнечная система, система Земли или, точнее говоря, задворки Земли, были краем Вселенной. Как плоский мир, по которому в никуда плыл Колумб. Конец всего. Вовне – в другой стороне – лежала Вселенная, понятная и знакомая им. И они – народ Итка – правили ею. Она принадлежала им, и могла бы принадлежать им вечно. Ибо их расовая память, впечатанная в каждый эмбрион, не позволяла им застыть и деградировать. И, как у любой породы леммингов, появлялось новое поколение, которому дано было жить и развиваться в течение пяти тысяч лет. И они двигались вперед, пока не прибыли сюда, чтобы сгореть в нашей атмосфере. Но пока остальное принадлежало им, они этим правили.
И потому для нас, беспокойных, бесконечно любопытных, ищущих и подвижных землян, чья жизнь всегда связана с жаждой знаний, необходимостью познавать – для нас ничего не осталось. Пепел. Прах нашей собственной системы. И кроме этого – ничего.
Мы жили в тупике. Никаких межзвездных странствий. Не потому что мы не смогли бы. Мы смогли бы. Но нам снисходительно позволили бы это делать. В конце концов, Вселенная принадлежала им, а наша Земля была задворками всего.
Итк не знал, что он делал, сообщая нам все это. Он не желал нам зла, но обрек на смерть некоторых из нас.
Тех из нас, кто мечтал. Тех, кто жаждал большего, чем Порталес. Я отвернулся от него и поднял взгляд к небу. Оно пылало. Я сжал в кармане пузырек со снотворным. Слишком уж много здесь было света.
Зловещий тип в городе на краю мира
Сначала был город, однако ночи не было вовсе. Город был будто из зеркальной жести, стены из какого-то антисептического металла, словно огромные автоклавы. Чистый, без единой пылинки и настолько безмолвный, что даже вращающиеся внутренности его сердца и ума не издавали ни единого шороха. Город был замкнут в себе, и любые шаги отдавались эхом, шлепающие звуки какого-то экзотического кожаного инструмента. Звуки реверберировали, возвращаясь к их источнику, как песня-йодль, запущенная горцем в ущелье. Звуки, производимые покорными жителями, чьи жизни были такими же упорядоченными, обеззараженными, металлическими, как и город, который годами прижимал их к своей груди. Город был сложной артерией, а
