Я как можно быстрее развел огонь снова и увидел, что Аринчи, с распластанными на воде крыльями, уносит течением. Я последовал за ним.
Час за часом я плыл по темной и тихой реке, направляя рефлектор на эту серую собачью голову с коровьими глазами. Время от времени я что-то ел и пил, но заснуть не осмеливался. Прошел, вероятно, день и две ночи — и тогда, как я давно ожидал, впереди показалось отверстие в виде глаза, откуда забрезжил бледный свет. Я понял, что скоро выберусь из пещеры.
Отверстие все приближалось, и я в нетерпении поглядывал на свою добычу, плывущего по воде Аринчи, последнего из рода Крылатых Рептилий.
В воображении я уже видел себя самым известным путешественником Европы — героем дня. Могли ли кенгуру Бэнкса или гориллы дю Шайлю сравниться с моим открытием, с находкой последнего из птеродактилей, существа, жившего до Потопа — летающего Ящера из древнейшей эпохи болот и катастроф?
За этими мыслями я не заметил, что вампир больше не движется, как вдруг нос лодки врезался в него. Вампир в один миг забрался на лодку. Огромные крылья снова били меня, когти оставляли на теле горящие царапины: существо отчаянно пыталось проскользнуть мимо и исчезнуть во тьме. Оно увидело впереди свет дня и предпочло солнцу сражение.
Оно нападало с яростью бешеного пса. Я отбивался шестом и, улучив момент, когда вампир, размахивая крыльями, вцепился в нос лодки, угостил его таким ударом, что он упал в воду. Он поплыл было прочь (тогда я впервые разглядел его длинную шею), но я ударил его шестом по голове и оглушил. Течение вынесло нас из пещеры на свет.
Какое счастье вновь оказаться на свежем воздухе! Был полдень. Когда лодка выплыла из пещеры, блеск реки после двух дней почти полной темноты чуть не ослепил меня. Я направил каноэ к берегу, в тень деревьев; на плывущее в воде тело вампира я набросил петлю и потащил его за собой.
Снова на твердой земле — и Вампир в моих руках!
Я вытащил его из воды. Какое отвратительное создание — крылатый кенгуру с шеей питона! Он был еще жив; я нашел полоску кожи и плотно привязал его крылья к телу. После я заснул. Проснулся я на рассвете; позавтракав, я погрузил своего пленника в каноэ и поплыл вниз по реке. Куда я плыл, я и сам не знал; знал только, что плыву к морю и оттуда — в Германию; этого мне было достаточно.
* * *
Почти два месяца течение несет меня по этой нескончаемой реке. О моих приключениях, враждебных туземцах, о порогах, ягуарах и аллигаторах рассказывать даже не стоит. Все это выпадает на долю любого путешественника. Но мой вампир! Он жив. Мною движет теперь одна страсть — сохранить его в живых, показать Европе последнего живого, дышащего потомка великих Рептилий, известных людям, что скрылись в волнах во времена Ноя, пропавшее звено между рептилиями и птицами. Ради этого я отказывал себе в пище; отказывал даже в драгоценных лекарствах. Мне пришлось отдать вампиру весь свой хинин; а когда ночью с реки поднимались вредоносные испарения, я накрывал его одеялом и сам оставался беззащитным. Не подцепить бы черную лихорадку!
* * *
Три месяца, и все еще эта ненавистная река! Неужели она никогда не кончится? Я был болен — так болен, что два дня его не кормил. У меня не было сил сойти на берег и разыскать ему пищу, и я боюсь, что он умрет — умрет до того, как мы вернемся домой.
* * *
Снова приступ — черная лихорадка! Но вампир жив. Я поймал викунью, плывшую по реке, и он высосал ее досуха — галлоны крови. Перед этим он три дня провел без еды. В голодной жадности он порвал свои путы. Я с трудом связал его снова. Мне пришла в голову ужасная мысль. Что если он, проголодавшись, опять разорвет ремень, когда я буду лежать в бреду? Ах! Это ужасно! Жутко смотреть, как он питается. Он соединяет вместе когти на крыльях и весь сжимается над телом; голова его закрыта крыльями, и ее не видно. Но жертва даже не шевелится. Похоже, стоит вампиру прикоснуться к жертве, как ее парализует. Крылья смыкаются и наступает полная тишина. Только зубы скрежещут о кости. Отвратительно! Ужасно! Но в Германии я стану знаменит. В Германии с моим Вампиром?
* * *
Я очень слаб. Он опять порвал путы. Хорошо, что это случилось днем — когда он слеп. Его огромные глаза ничего не видят при солнечном свете. Я столько претерпел! Эта черная лихорадка! И это ужасное существо! Я сейчас слишком слаб, и мне не удастся убить его, даже если я захочу. Я должен добраться до дома живым. Скоро — конечно же, скоро — река закончится. О Боже! Неужели она никогда не достигнет моря, белых людей, дома? Если он нападет, я удавлю его. Если почувствую, что умираю — удавлю его. Если нам не суждено живыми попасть в Германию, умрем мы оба. Я удушу его своими руками, я зубами разорву его ужасную шею, и наши кости останутся лежать на берегу этой проклятой реки».
* * *
Вот почти все сохранившиеся записи из дневника профессора. Этого достаточно, чтобы поведать нам о последней трагедии.
Два скелета были найдены рядом на самом краю берега. За минувшие годы наводнения унесли половину каждого. Остальное, сложенное вместе, и образовало скелет человека-ящерицы — головоломку, над которой, если воспользоваться раблезианской фразой, впустую ломали головы ученые мужи из университета Бирундвурст.
Портер Эмерсон Браун
Диплодок
Он поднял глаза от газеты.
— Этот вот парень, Бербанк, — удивленно сказал он, — это что-то.
Я кивнул.
— Я так разумею, скоро он кукурузу превратит в бобы, то-то будет сакоташ! — продолжал рассуждать он. — А после яблони скрестит с картоплей — не придется нам ее копать!
— Ничего удивительного тут нет, — заявил я. — Наука каждый день раскрывает перед нами все новые удивительные чудеса.
В ответ на мое банальное замечание он радостно закивал.
— Ну да, — согласился он. — Только вот наука кой-какие чудеса скрывает, и мы о них ни черта не слышим. Взять хотя бы моего приятеля Вертиго Смита.
— Это кто? — с интересом спросил я.
— Вы чего, о нем не слыхали? — осведомился мой собеседник, точно заранее знал ответ.
— Нет, — отвечал я.
— Ну, не вы один, — заметил он. — Куча людей ни черта о нем не знают, и никогда не узнают. А он сто очков вперед даст этому Бербанку. Я б вам порассказал, ежели у вас есть время, — предложил он.
Времени у меня было предостаточно; так я ему и сообщил. После чего он, сделав добрый глоток из стакана, что стоял рядом на столе, вытер тыльной стороной ладони висячие усы и начал свой рассказ:
— Было это в девяносто пятом. Рыскал я, значит, по всей Калифорнии, золотишко искал, да ничего не находил, одни мозоли да жажду. Судьба мне все раздавала паршивые карты, и наконец остался у меня один мул, груженый лопатой, да одежда, что на мне. Лопату с одежками я оставил потому, что никому не мог их всучить, а мула оттого, что не мог с ним расстаться.
