— Да, наши православные иконы, до которых, как вы, наверно, знаете, так охочи иностранцы. А этот ученый — страстный коллекционер русской иконописи…
— Понимаю, понимаю, Корнелий Иванович, — сосредоточенно морщит лоб отец Никанор. — И постараюсь как-нибудь вам помочь, хотя это и не легко. У нас тоже, знаете ли, все заинвентаризовано. А личных у меня одна только божья матерь — подарок моей покойной матушки.
— Да нет, зачем же это! Мне не нужны иконы ни из церкви вашей, ни личные. Но от друга моего Лаврентьева, реставрирующего у вас настенную живопись, известно мне, что есть у вас нечто вроде запасничка…
— Но ведь там иконы, пришедшие почти в полную негодность. На них и ликов-то не разглядеть…
— Но зато, наверно, старинные?
— Да, есть и такие. Некоторые, пожалуй, даже тех же лет, что и шедевры Андрея Рублева и Дионисия.
— Так ведь на это-то они, иностранцы, как раз и падки!
— Ну, если так, то пожалуйста! Буду просто рад хоть чем-нибудь помочь вам в вашем великом замысле.
— Огромное вам спасибо, Никанор Никодимович! Вы и представить себе не можете, как вы меня этим выручили. Тогда разрешите Михаилу Ильичу Лаврентьеву заглянуть в этот запасничек и выбрать там кое-что по своему усмотрению. Он в этом лучше меня разбирается.
— Да ради бога! Пусть хоть сегодня.
…Корпорацию свою Корнелий собирает вечером в тот же день. Коротко сообщив о результатах обработки отца Никанора, он излагает своим коллегам дальнейший план операции «Иисус Христос».
— Вы гений, шеф! — не выдержав, восторженно восклицает Колокольчиков. — Давно уже пора кардинально решить вопрос с иконами. Противно ведь иметь дело с разными старушками. И вы очень правильно…
— Не создавайте культа моей личности, Вася, — с показным смущением прерывает Колокольчикова Корнелий. — Вы же знаете, я этого не люблю. А от старушек мы теперь действительно избавимся. Они жадные и даром ничего бы нам не дали, а батюшка проявил бескорыстие. Надеется, наверное, что ему зачтется это господом богом на том свете.
Когда все детали дальнейших действий окончательно уточняются, Корнелий отпускает своих коллег, попросив Вадима Маврина задержаться.
— Опять я сделал что-нибудь не так? — робко спрашивает Вадим.
— А это мы сейчас выясним, — таинственно усмехается Корнелий. — Сбегай-ка сначала на кухню за коньяком.
Все еще не понимая, в чем он проштрафился, Вадим уходит на кухню, а когда Корнелий разливает коньяк в рюмки, произносит жалобным голосом:
— Плохо разве я обструкцию на твоей лекции учинил?
— Кто говорит, что плохо? Отлично сработал! Я даже не ожидал от тебя такого.
— Так в чем же дело тогда?
— Давай выпьем сначала.
— А за что? Под каким девизом? Не будем же мы пьянствовать безыдейно?
— Ты меня радуешь, Вадька! — смеется Корнелий. — Прямо-таки на глазах растешь. А выпьем мы за твои успехи у Вари.
— Это можно, — расплывается в широкой улыбке Вадим. — За это я с удовольствием.
Они чокаются и выпивают.
— А что за чувства у тебя к ней? — продолжает Корнелий свой не очень понятный Вадиму допрос.
— Сам видел, какая девушка! Нравится она мне…
— И только? А может быть, любовь?
— Ну, этого я еще не знаю. Этого со мной еще ни разу не случалось.
— А она как же? Чем тебе отвечает?
— Этого, прямо тебе скажу, тоже не знаю. Вроде нравлюсь я ей… А может быть, только перевоспитать хочет.
— А почему решил, что нравишься?
— Я всем девкам нравлюсь, — самодовольно усмехается Вадим.
— Ну, это, милый мой, не довод. По аналогии, стало быть?
— Другим-то точно знаю, что нравлюсь, а ей по правде сказать — не уверен. Загадочные они, как кошки, эти образованные женщины, — сокрушенно вздыхает Вадим.
— Почему же, как кошки?
— Статью о них, о кошках, в журнале одном прочел.
— Это ты так свой культурный уровень повышаешь?
— Так ведь все остальное в журнале том неинтересно было. Скукота одна… А ты чего про Варю все у меня выпытываешь?
— Будь с ней, Вадим, поделикатнее, — будто не расслышав его вопроса, необычно серьезным голосом произносит Корнелий. — Постарайся действительно ей понравиться. Она племянница одного очень крупного ученого и очень может нам пригодиться. И читай побольше.
— Нет уж, от этого ты меня уволь! Что-нибудь одно: или за Варей ухаживать, или культурный уровень повышать. У меня на оба дела интеллекта не хватит.
— Ох, Вадька, Вадька, — смеется Корнелий, — интеллекта у тебя действительно кот наплакал. Ты и так в нашей корпорации в основном на силовых операциях. Ну, давай еще по рюмке и ступай домой.
В полдень Алексей собирается поехать в редакцию «Мира приключений», но вдруг раздается телефонный звонок.
— Да, слушаю вас, — говорит Алексей в трубку.
— Мистер Русин? — слышит он незнакомый голос с иностранным акцентом.
— Да, я.
— О, простите меня, мистер Русин! Я очень рад, что застал вас. Я корреспондент американский джорналь «Сайантифик Америкэн» Джордж Диббль и очень хотел бы… как это будет по-русски? Да, встретиться с вами. А чтобы вы не думаль, что я тайный агент наш Центральный разведывательный управлений, я передаю трубка ваш товарищ.
Алексей слышит приглушенный смех Диббля, а затем знакомый ему голос сотрудника комиссии по иностранной литературе Союза писателей:
— Здравствуйте, товарищ Русин! Мистер Диббль очень любит шутить, но встретиться с вами у него действительно есть большое желание. Алексей Александрович просит вас не отказать ему в этом.
— Ну что ж, если нужно, я готов, — не очень охотно соглашается Алексей.
— И хорошо бы сегодня.
— Сегодня?… Ну ладно, давайте сегодня.
— Тогда мы минут через двадцать — двадцать пять будем у вас.
Алексей кладет трубку и критическим взглядом осматривает свою комнату. Надо бы навести в ней порядок. Он всегда делает это сам, а Анна Павловна лишь генеральную уборку. Но в комнате как будто бы и так достаточно чисто, а наводить «лоск» специально к приходу американца ему не хочется.
Джордж Диббль является в половине первого. Один, без сопровождающих.
— О, добрый день, мистер Русин! Рад с вами познакомиться! Много слышал о вас… как это будет по-русски? Похвалебного? О да, похвального! Простите ради бога за плохой знаний русский язык.
— Ну что вы, совсем неплохо для иностранца.
— Да, правда? Я очен рад. Русский — такой трудный язык! Но я немножко полиглот. Знаю французский, немецкий и итальянский, но русский дается труднее всех. А вы знаете английский?
