Только утром, когда небо окончательно поголубело и сонно прозвучал первый трамвайный звонок — удалось нам уснуть.
Я проснулся словно ужаленный и тотчас схватился за карман, как будто мог этим уберечь наши капиталы, наш единственный рубль и 47 копеек.
В дверь стучали кулаками. Ее дергали так, что звенели стекла. Гнуснейшим голосом мадам Заварова повторяла:
— Отворите, граждане! Граждане, отворите!
Я сделал было движение к двери, но в этот момент глянул на учителя и застыл.
Профессор делал таинственные и непонятные знаки рукой. Он величественно возвышался на постели и вид его был грозен.
— Трах-тах-тах та-ра-рах! — барабанила в дверь мадам Заварова, и с каждым «Отворите!» голос ее становился громче и гнуснее.
Легкой тенью прыгнул я с дивана, крепко зажав в кулаке наши капиталы и подбежал к дорогому учителю.
— Да что вы там, умерли, что ли? Отоприте!
На несколько секунд в коридоре наступила тишина. Очевидно, мадам Заварова пыталась заглянуть в замочную скважину. Мы воспользовались этой передышкой и у нас с дорогим учителем состоялось краткое, но плодотворное совещание.
В мгновение ока я засунул наш единственный рубль в носок ботинка, и с молниеносной быстротой зашнуровал его. Профессор повернулся к стене и притворился спящим. Мадам Заварова вновь загрохотала в дверь и взволнованным голосом совещалась с кем-то. Я поспешно подошел к столу и демонстративно разложил на нем 47 копеек. — «Мы ничего не скрываем, вот вам наши деньги, — пейте, мадам Заварова, нашу кровь, ешьте наше тело!»
— Нет! Там, вероятно, произошло что-то ужасное! — истерически взвизгнула за дверью мадам.
Я оглянулся на дорогого учителя, — он продолжал «спать». Не спеша подошел я к дверям и повернул ключ.
— Ну, наконец-то! — облегченно вздохнула мадам Заварова. — Ну, и спите же вы!
— Пожалуйте! Вот это и есть те господа, которых вы ищете!
Если бы грянул гром, если бы разверзлись небесные хляби, если бы, грудой наваленные на полу, внезапно появились в нашей комнате все сокровища града Китежа, — я был бы менее поражен.
Предо мной стоял Бартельс. Как перед выходцем с того света, я попятился. Спокойно вошел за мною господин Бартельс и, любопытствуя, просеменила за ним мадам Заварова.
Господин Бартельс снял шляпу и любезно поклонился мадам Заваровой.
Не спеша он вынул бумажник и некая ассигнация перекочевала в растопыренную ладонь мадам.
— Благодарю вас, сударыня, благодарю!
Господин Бартельс еще раз поклонился.
Мадам Заварова вспыхнула от удовольствия и глаза ее подернулись маслицем.
— Что вы, что вы, господин, — я всегда с удовольствием! Да вы присядьте, что же вы стоите…
Господин Бартельс поклонился в третий раз, мадам Заварова в ответ присела в реверансе.
— Мне кажется, мадам, что вас звали в коридоре.
— Звали? Да нет, — это вам показалось.
— Простите, но вас безусловно звали, мадам!
— Звали? Ах, да, — верно, верно, — звали. Ну, я пойду, — вы уж тут сами, сами…
С тоскою мадам Заварова глянула на бумажник господина Бартельса и выскользнула в коридор, тихонько притворив за собой дверь.
Господин Бартельс сделал два шага по направлению ко мне, затем быстро повернулся и с силой раскрыл дверь.
— А-а! — вскрикнула мадам Заварова и схватилась за лоб.
— О простите, простите, мадам! Мне показалось, что меня кто-то окликнул.
Господин Бартельс поклонился мадам Заваровой в последний раз, плотно прикрыл дверь и повернул ключ.
— Вон! Сию же минуту вон! — прозвучал грозный голос.
Мы вздрогнули и обернулись. На кровати стоял дорогой учитель. Одной рукой он придерживал падающие кальсоны, другой указывал на дверь и, грозно потрясая седыми власами, повторял:
— Вон! Вон! Вон!
— Учитель! Дорогой учитель, опомнитесь, что вы делаете?
Но профессор не слушал меня и повторял свое.
— Успокойтесь, капитан! Корабль опять отправляется в плаванье и кочегар пришел подбросить угля в затухающие топки!
Дэвид Бартельс выразительно похлопал бумажником и простер свои объятия грозному учителю.
О, эта трогательная минута примиренья, — мне ее не забыть никогда! Дорогой учитель не выдержал, его голос задрожал, руки опустились, и с рыданьями он упал в объятия господина Бартельса.
Я тихонько присел в кресло и, кажется, тоже всплакнул. Так мы поплакали. Затем дорогой учитель конфузливо вытер покрасневшие глаза, громоподобно высморкался и поспешно влез в свои Сухаревские штаны.
Мы уселись вокруг колченогого стола. Помолчали.
— Ну вот, — нарушил тишину господин Бартельс, — лирическая часть программы окончена, перейдем к деловой. Как видите — я пришел. Я слишком француз, чтобы не верить в гений французского ученого, хотя я позволяю себе сомневаться после этой истории с лопатами.
Профессор закашлялся и густо покраснел. Я негодующе замахал руками на господина Бартельса.
Пауза.
— Затем, я слишком патриот и не могу допустить, чтобы то, что принадлежит французам по праву, из-за нелепой случайности, из-за моей невыдержанности досталось русским, к тому же все они — большевики. Я решил продолжать экспедицию, я вновь вхожу в концессию, но ставлю условия.
— Ах, вот как? — начал было профессор, но я посмотрел на него умоляюще и он кротко замолчал.
— Изложите ваши условия, Дэвид Бартельс.
— Извольте. Я требую, чтобы до начала капитальных работ по добыче сокровищ была организована предварительная разведка. Ну, мы поедем туда, скажем, с водолазом. Доберемся до этого озера. И пусть водолаз тщательно обследует дно. Я полагаю, что если ваши вычисления безошибочны, дорогой профессор, — я в них верю, но позволяю себе сомневаться, — так вот, если они безошибочны — водолаз неминуемо обнаружит на дне озера какие-нибудь следы, какой-нибудь намек на то, что именно здесь погребен град Китеж. Тогда мы немедленно приступаем к капитальным работам. Если же водолаз ничего не обнаружит — я отказываюсь от участья в концессии и не вкладываю в это дело больше ни гроша.
— Да позвольте, господин Бартельс, ведь с момента гибели Китежа прошли века и почвенные наслоения настолько велики…
— Простите, профессор, но я вас перебью, — я ничего не могу позволить! Я не ученый, я всего лишь коммерсант. На затраченный капитал я намерен получить свои проценты, и эти проценты должны быть верными, а до прошедших веков и почвенных наслоений мне нет никакого дела! Таковы мои условия и изменять их я не намерен. Угодно вам их принять?
Я видел, как наливается гневом и возмущением лицо дорогого учителя. В эту минуту я с содроганием сердца вспомнил обольстительнейшую мадемуазель Клэр де Снер, — мне показалось, что я теряю ее навеки. Сердце мое болезненно сжалось, в мозгу зародилось отчаянье. Еще минута — и все бы погибло. Было очевидно, что дорогой учитель не хочет принять условий господина Бартельса. Спасительная мысль сверкнула молнией. Я наклонился к уху профессора и прошептал:
