Дэвид Бартельс экспансивно захлопал в ладоши. Из вежливости его поддержали обалдевшие профессора и собрание объявлено было закрытым.
Концессионеры удалились с тем, чтобы назавтра узнать о результатах.
— Это производит странное впечатление! Чего могут искать и что могут разрабатывать или добывать эти французы в районе Гнилого озера?
— Да, это странно! Что можете сказать по этому поводу вы, уважаемые товарищи?
— Собственно, сказать что-либо определенное — трудно…
— Торф? Может, конечно, быть торф, но может и не быть…
— Во всяком случае, я полагаю, если там и есть торф, то не в таком количестве, чтобы концессия на его разработку могла оказаться выгодной!
— Да ведь дело и не в торфе. Ведь вот основной пункт их предложения:
«Заранее соглашаясь на все могущие быть выставленными Концесскомом условия, со своей стороны ставим единственное, безоговорочное. Все содержимое недр, ныне покрытых водами озера Гнилого, в чем бы оно ни выразилось…»
— Обратите внимание, — в чем бы оно ни выразилось, —
— «…поступает без каких-либо ограничений и изъятий в полную нашу собственность и распоряжение. Концесском гарантирует точное соблюдение этого пункта договора, а также гарантирует беспрепятственную возможность вывоза всего имущества, которое будет принадлежать нам по смыслу этого пункта, — опять-таки, в чем бы оно ни выразилось…»
— Мм-да!
— Тут возможны два варианта, — либо это авантюристы, либо… дураки…
— Ну что вы! Что вы! — закудахтали консультанты.
— Как можно!
— Профессор Оноре Туапрео — ученый с мировым именем!
— Да, профессор Оноре Туапрео…
— Простите, товарищи, но я вас перебью вопросом. Скажите пожалуйста, кто из вас и где читал или слыхал, лучше читал, что-нибудь о профессоре Оноре Туапрео до сегодняшнего дня?
— Собственно говоря…
— Конечно, если…
— Видите ли…
— Достаточно, достаточно! Этого совершенно достаточно!
— Итак, оставим в стороне мировую известность профессора Оноре Туапрео и займемся делом. Так как, к сожалению, никто из вас не может ничего определенного сказать ни о торфяных возможностях предполагаемой концессии, ни о недрах озера Гнилого, — я полагаю, необходима, прежде чем подписать договор, — разведка в Рязанский округ. Имеются возражения? Нет? Итак, на этом мы закончим наше сегодняшнее совещание, а господа концессионеры подождут.
Дни убегали от города, и город лихорадочно гнался за днями. Улицы переполнялись людьми и пустели к ночи, с тем чтобы наутро вновь переполниться. Многомиллионный город жил, дышал, торопился.
Вынужденные бездействовать, концессионеры томились и нервничали.
Утром, покончив с туалетом и завтраком, — они выходили на улицу и сливались с шумной толпой. Невольно поддаваясь деловой спешке улицы, они ускоряли шаги, учащали дыхание, заставляли быстрее биться сердце — и тоже спешили.
Но спешить было некуда.
Каменная громада здания Главконцесскома хмуро глядела и строго хлопала входной дверью.
Концессионеры стояли на противоположном тротуаре, с завистью глядя на тех, кого проглатывала заветная дверь. Концессионеры — ждали. Хотя, собственно, ждать было нечего. Ясно было сказано, что предложение должно быть проработано и ответ может быть не ранее, как через десять дней. Но концессионеры ждали: быть может, выйдет кто-нибудь из этой заветной двери, позовет их, пригласит, скажет:
— Господа, — ваше предложение принимается!
И действительно — выходили люди, поодиночке и парами. Но никто не звал концессионеров и даже никто не замечал их.
Люди торопились мимо, шумела улица, катилась деловая жизнь.
— Ну что ж, пойдемте, господа! Нам осталось ждать еще восемь дней!
— Да, пойдемте, господин Бартельс! Увы! Еще целых восемь дней.
Уходя, учитель еще долго оглядывался на здание, где решалась наша судьба, и тяжко вздыхал. Вздыхал и господин Бартельс. Только я один стоически переносил испытание — и не вздыхал. Правда, мне помогали в этом многочисленные встречные москвички. Ведь язык глаз одинаков во всем мире, и мимолетные улыбки, молниеносные романы-взгляды, — так же возможны в Москве, как и в Париже. Словом, — я не вздыхал.
Но все же, приличия ради, чтобы не нарушить настроения, господствовавшего в концессии, я также молча следовал за учителем и Бартельсом.
Итак, в шумном и занятом городе бродили мы — три бездельника, тяготящиеся своим бездельем.
Был радостен нам вечер, умерщвлявший день. Мы зажигали огни в наших комнатах и говорили о дивном, богатом городе и его странной судьбе.
Говорили о том, как мы, французы, завершим судьбу этого чудесного города.
А в это время — рязанскими проселками, рязанскими полями и лесами пробиралась к озеру Гнилому разведывательная экспедиция Концесскома.
И над проселками, и над полями — дни бежали так же, как над городом. Люди также гнались за днями и также не могли их догнать.
На смену неделе — приходит новая, и вот уже в Концесскоме доподлинно известно — об этом доложил начальник экспедиции, — что ни в озере Гнилом, ни в болотах, его окружающих — нет залежей торфа, представляющих ценность для эксплуатации. Обыкновенное озеро, обыкновенные болота, каких в России тысячи. Досадно только, что во время работ экспедиции погибли две лодки, «Чайка» и «Нырок», разбитые внезапной бурей. Вместе с лодками затонули два водолазных костюма. Но все же — хорошо, что не было человеческих жертв.
Итак — обыкновенное озеро и обыкновенное болото. Странные какие-то эти господа концессионеры. Концессию, конечно, можно разрешить… Но все же…
— Алло! Алло! Дайте коммутатор ОГПУ! Да! Да! Пожалуйста!
А дни все листаются. Их бег отмечают оборванные листки календарей. В девятый день ожидания, как и в первый, концессия в полном составе уныло бродила возле здания, войти в которое можно только завтра. И хотя ждать было нечего — все же ждали.
Быть может, выйдет кто-нибудь из этой заветной двери, позовет, пригласит, скажет:
— Господа, ваше предложение принимается!
И действительно, хотя никто не вышел и не пригласил, — звонил нужный телефон и говорил верный голос:
— В городе они совершенно одни, по крайней мере, пока. Полагаю — концессию можно выдать. Мы не будем терять их из виду. Да, да! Ну, — пока! Если что-нибудь выяснится — позвоню.
С падающими сумерками — мы опять уходили домой. Но на этот раз дорогой учитель не оглядывался и не вздыхал. Мы торопились в гостиницу, мы торопились уснуть, мы спешили навстречу желанному «завтра».
