Палец дьяка сам собой лег на алое пятно.
Вот истерлось, видно, за какое-то долгое время.
Помяс говорит, что вдруг ссыпался перед ним крутой берег. Древний, рыхлый. Подмыло, значит, его водой. А в глине, какая на землю ссыпалась, металлическая шкатулка открылась. Удивился помяс, никогда ничего такого не видел в сендухе, потом задумался: государево, видно, дело, нельзя такую вещь оставлять дикующим! И даже вскрыть не решился – законопослушен, богобоязнен, так и нес на плечах по тундре.
Глупый помяс! Совсем одичал в сендухе.
Палец дьяка наконец лег на алый кружок.
Он, государев дьяк, только глянет, не потерялось ли что из шкатулки.
Только и всего. Глянет и сразу передаст все наверх. Он понимает, дело, похоже, впрямь государево. Потому и нажал пальцем алое пятно.
Изумился. Будто металлическая струна, напрягшись, лопнула.
Долгий звон вошел в стены приказа – легкий, ясный, будто птичкины голоса славу Господу пропели, а сама шкатулка, обретение дьявольское, морок, наваждение, начала стекленеть, подрагивать, будто постный прозрачный студень, и сама собой растаяла в воздухе.
– Свят! Свят!
Крикнул на помяса:
– Людей тут пугаешь!
Фимка Устинов тоже честно пучил испуганные наглые глаза, левой рукой растерянно держался за бороду. Не было у него сил возразить дьяку. Сам шептал: «Свят! Свят!» И дышал густо.
14 июля 1993 года
Лучше всего праздничный вечер запомнится вашим гостям, если вы отравите их копчеными курами, купленными в магазине «Алау-2», ул. Горького, 19.
Шурик раздраженно проглотил слюну.
Совсем собравшись позавтракать, он не нашел в кармане бумажник.
Скорее всего, выронил вчера, когда прыгал с балкона вниз. Ладно. Пускай. Вот еще одна возможность проверить талант Лигуши. А еще Анечка. Вот какая хитрая у нас Анечка. Работник библиотеки, можно сказать, работник культуры, а подрабатывает телефонным сексом. Да еще безумец Дерюков, стрелявший в Константина Эдмундовича…
Как выяснилось в отделении, куда Шурик доставил человека с обрезом, Дерюков действительно совсем недавно вышел из психлечебницы, закрытой по финансовым обстоятельствам. Печальным, разумеется. А Дерюков еще с детства жил светлой мечтой: победить всех каменных гостей, заполонивших его страну и его город. Первооткрыватели, первопокорители, герои, спортсмены, балерины, землекопы, просто неизвестные мужчины в орденах, в мускулах, в шляпах, – все они стояли у Дерюкова поперек горла. «Куда ни сунься, – кричал в отделении Дерюков, – везде каменные гости. Растут, как грибы после дождя. На детские садики денег у нас нету, – кричал безумец, – даже психушку для нормальных людей закрыли, а как соорудить монумент, так есть миллионы! Да еще Максимки!»
«Вы что, и с беженцами ведете войну?» – поинтересовался Шурик.
«Пока нет, – вызывающе ответил Дерюков, шумно сморкаясь в огромный клетчатый платок. – Пока только готовлюсь. Не хватает сил на два фронта. Мне бы сперва с каменными гостями покончить!»
Милиционеры, присутствовавшие на допросе, захихикали.
«А мне, между прочим, показалось, – заметил Шурик, – что ты, Дерюков, целился в Ивана Лигушу».
Показаться ему такое не могло, ибо вмешался он в происходящее уже после выстрела, но на всякий случай спросил, и псих, к сожалению, несказанно удивился:
«Как так? Зачем мне стрелять в Ивана?»
Короче, пустое дело. Отпустили психа Дерюкова.
Обрез, правда, оказался меченым. Именно из него в апреле стреляли в Лигушу. Небезызвестный Костя-Пуза стрелял. Неважно, из светлой ревности, как считала Анечка Кошкина, или из темных хулиганских побуждений, как считал следователь. Шурик, кстати, со следователем познакомился. Неторопливый кудрявый человек спокойно пил чай в отделении. «Вы-то как думаете? – простодушно спросил следователь у Шурика. – Из каких побуждений пальнул Соловей в Лигушу?»
«Из общечеловеческих», – ответил Шурик.
Его злила история с Дерюковым. Он с тоской вспоминал об отпуске.
«Вы мне лучше скажите, почему Соловей, выбрасывая обрез, не вынул из него патроны?»
Господин президент! Софию Ротару как делить будем?
Перерыв карманы, Шурик набрал мелочишки на кофе.
Официант, не вчерашний, свежевымытый, благоухающий одеколоном, понимающе сощурился:
– Без полного завтрака?
– А это что такое?
– Холодная курица, салат, овощи, немного местных фруктов, сыр, печенье, кофе со сливками.
– Это полный?
– Совершенно верно-с.
– А неполный?
– Опять же, местные фрукты.
И предложил:
– Может, чаю хотите?
Вся страна говорит о приватизации. Я тоже за, но с жестким контролем, а то вот отнес сапожнику-частнику старые туфли в починку, а он мало что тысячу за подошвы с меня содрал, так еще запил на радостях. Теперь пришел в себя, говорит: ни туфлей нет у него, ни денег. Ну, не скотина разве? Я на всякий случай подпалил ему будку, чтобы наперед знал: в приватизации главное – честь и достоинство, а остальное мы в гробу видели при всех вождях и режимах!
Крик души. Не мог написать такое Лигуша!
Шурик припомнил огромную рыхлую фигуру бульдозериста, опухшее сырое лицо, пегий ежик над низким лбом. Будку подпалить Лигуша, наверное, мог, но сочинить такое послание…
Всем джентльменам, помнящим ласковую путану Алису, гостиница «Сибирь», верхние номера: срочно нужна финансовая помощь в СКВ. Срок отдачи – полгода. Вы меня знаете!
Шурик не выспался.
Его раздражал официант, устроившийся за столиком у стены.
Перед официантом стоял завтрак. Тоже, видимо, не полный, но и не простой.
Кроме пухлой горячей булочки, официант глодал куриную ножку, на тарелочке перед ним лежали крупно нарубленные помидоры. Может, это и есть местные фрукты? Кто знает? Шурика раздражал утерянный бумажник. Его раздражала Анечка Кошкина. Еще больше раздражала эта нелепая история с психом. «Пятнадцатого меня убьют». Как Роальд купился на просьбу Лигуши?
Мужчина, пятьдесят пять, крепко сложен, продаюсь бесплатно. Необходимые условия: сон – шесть часов в сутки, личное время – три часа, плотный обед, вкусный ужин, пачка сигарет «Астра» – каждое утро.
Шурик даже не усмехнулся.
Первого августа моей родной тетке исполнится сорок лет. От зверств и безысходности коммунального быта тетка больше не хочет жить. Люди! Вас прошу! Доброе слово спасает. Позвоните тетке по телефону. Скажите хорошему человеку несколько одобряющих слов!
