— Громов и наносит главный вред науке, — сказал Витька, распуская непроверенные слухи про мальчика и выдавая себя за него.
— Он себя за него не выдавал, — сказал я, — зачем ему выдавать? Он и есть этот мальчик.
Тут, видно, у Коровина не хватило других аргументов, и он показал мне кулак. И после того мы пошли с ним в разные стороны.
Витькин кулак не произвел на меня никакого впечатления. Скорей наоборот. Но слова о вреде, который я причинил науке, не давали мне покоя. По-видимому, ошибку я все-таки совершил. И ее необходимо было исправить.
Я невольно задумался. Об ошибках и о том, что их нужно исправлять, я слышал много и в школе и дома, а также читал в пионерской газете и разных книжках. Но там речь шла о совсем других ошибках. И те ошибки было совсем нетрудно исправить.
В чем же заключалась моя ошибка? Может, в том, что я не проявил настойчивости и, бывая на квартире Громовых, не попытался попасть в кабинет громовского отца, где, возможно, хранилась археологическая находка? Во всяком случае, если я и нанес вред науке, то как-нибудь, невзначай. И ошибку, конечно, нужно исправить и для этого побывать у Громова.
Громов сказал мне:
— Вытирай ноги! — и показал на половичок, плетенный из камыша.
Я, конечно, вытер. А потом еще раз, прежде чем войти в их квартиру.
В квартире было тихо. Отец Громова улетел в Киев на какую-то конференцию или симпозиум, а мать уехала куда-то к парку Победы навестить родственницу-старуху, которая лично знала Айвазовского и еще кого-то, может, даже Тургенева и Салтыкова-Щедрина.
— Значит, ты один? — спросил я.
— Вдвоем, — ответил Громов тихо.
— А кто же второй, домработница?
— Да нет. Он.
— Кто он?
— Ну, мальчик.
— Так ты же и есть он?
— Иногда. Но сегодня четверг. А я бываю им только по пятницам.
— А это точно? Совершенно научно? А то Коровин обвиняет…
— Не беспокойся. Точно и научно, — ответил Громов. — Я сегодня тебя с ним познакомлю.
Мне стало не по себе. Начали подрагивать рука и нога. И вдруг стало холодно, страшно холодно, не знаю отчего.
Мы прошли по коридору и остановились возле дверей кабинета.
— Только ты сразу много вопросов ему не задавай, — шепнул Громов.
— Кому — ему? Тебе?
— Да при чем тут я? Мальчику.
— А почему нельзя?
— Тише… Не любит! Особенно, когда спрашивают о пустяках.
Громов открыл дверь, и мы вошли в кабинет. Там кто-то сидел в темноте. Громов зажег свет. И то, что затем я увидел, я не смог бы объяснить не только Витьке Коровину, но даже самому себе, своим чувствам.
Сначала я подумал, что вижу свое отражение в зеркале. Но через мгновение я дал себе полный отчет в том, что в кабинете не было никакого зеркала. И однако же, я видел свое собственное отражение. Напротив меня стоял мальчик, во всем абсолютно подобный мне, и улыбался, словно рассматривал в зеркале свое отражение.
— Кто ты? — спросил я. — Ты очень похож на меня.
— А может, не я на тебя, а ты на меня? — ответил он моим голосом. — Ведь я тебя старше.
— Намного старше?
— Не намного. Всего на несколько десятков миллионов лет.
Он внимательно, дружелюбно и насмешливо посмотрел на меня.
— Не веришь? Хочешь, чтобы я предъявил свидетельство о рождении? Но оно осталось на космическом корабле, а корабль улетел на свою планету. И тебе придется мне поверить на честное слово.
— На честное слово? — переспросил я.
— Да, на честное, — ответил он. — А то на какое же. Честное слово самое точное. Оно не может никого обмануть.
— И не принесет вреда науке? — сказал я.
— Вашей науке или нашей? Но все-таки…
А разве наука не одна? Витька мне говорил, что не может быть двух истин. Истина всегда одна. А раз истина одна, сказал Витька, то и наука одна. Двух наук быть не может. Вторая будет обязательно лженаука.
— Витька прав, если идет речь о Земле. Но ведь я с другой планеты. Ясно?
— Ясно. Но разве у вас не одна истина, а много?
— Разумеется, одна. Я не о том тебе говорю. Я говорю, что наша наука намного старше вашей и знает об окружающем мире немножко больше вашей.
Меня эти слова, конечно, смутили. Кому охота признаться, что мы отстаем. И я сказал:
— А так ли это?
— Если бы это было не так, — сказал он, — то я не стоял бы сейчас перед тобой. Я ведь на много миллионов лет не только тебя старше, но и всего человечества. Понятно?
— Это почти понятно. Но непонятно, почему ты так похож на меня и даже костюм на тебе мой, тот, что моя мать на прошлой неделе отдала в химчистку.
Мальчик усмехнулся.
— Уж не думаешь ли ты, — спросил он, — что твоя мать потеряла квитанцию, а я нашел и по ней получил?
— Не думаю, — ответил я. — Мать моя никогда ничего не теряет. А кроме того, там, кажется, спрашивают и паспорт. Заведующая очень недоверчивая.
Я еще раз посмотрел на него и на костюм. Костюм был точно такой же, как мой, только чище. И я подумал, что там, в химчистке, не могли так быстро выполнить заказ, мать ведь ворчала, что он там пролежит две недели, ожидая очереди.
Странно все это было, очень странно. И я повторил свой вопрос:
— Откуда у нас с тобой такое сходство?
— Ты находишь, что большое?
— Огромное, — ответил я. — А если не веришь, спроси Громова. И костюм на тебе мой.
Он посмотрел на свой, то есть на мой, костюм и улыбнулся, как обычно улыбаюсь я, чуточку растерянно.
— Костюм-то я мог взять в химчистке на время, воспользовавшись знакомством, а вот твою внешность как я мог заимствовать, не знаешь?
— Не знаю. И удивляюсь. Наверное, Громов тоже не знает.
— Знаю, — сказал Громов. — Это все наука и техника.
— Какая наука? Наша?
— Нет, пока еще не наша. А с другой планеты.
— И все равно непонятно, — сказал я. — Во-первых, на другой планете меня не знают. А во-вторых, корабль прилетел и улетел обратно в меловой период, а я родился в 1952 году.
— А это точно? — спросил мальчик. — Ты не ошибаешься?
— Не ошибаюсь, — сказал я. — Видел в документе. И кроме того, каждый год празднуют мое рождение. В этом году хочу Громова пригласить. А если ты не откажешься, то и тебя.
— Я не могу, — сказал с грустью мальчик.
— Почему?
— Исследователи не разрешают. А кроме того, душа не лежит. Представляешь, если бы я отмечал все дни рождения, сколько бы их накопилось с мелового периода.
Я невольно прикусил себе язык. Бестактно было затевать разговор на эту тему. Недаром Громов чуть заметно толкнул меня локтем.
Он еще раз толкнул меня локтем, а потом шепнул:
