Казалось, этот вопрос задал себе не я сам, а мальчик, смотревший на меня из рамки. Он, по-видимому, хотел знать обо мне то, чего я и сам не знал. А я знал о себе все, кроме самого главного. И только сейчас мне это пришло в голову. До меня жили десятки тысяч мальчиков, сменяя один другого и превращаясь во взрослых мужчин. Со всеми этими мальчиками я не был и не мог быть знаком. Они были в прошлом, задолго до меня и затерялись в потоке времени. Но вот я познакомился с мальчиком, который жил еще до всех этих мальчиков. Он так и не стал взрослым, пронеся свое детство сквозь миллионы лет и все для того, чтобы передать нам нечто важное, чего никто на Земле не знает.
Может, для него время текло по-другому, чем для нас, как в фантастических романах, но все равно, даже если годы равнялись неделям… Очень уж он в тот раз был похож на меня. Так похож, что я тогда даже подумал, уж не существовал ли я тоже в меловой период? Но сразу же прогнал эту мысль. Уж очень нескромно так о себе думать.
В прошлом году я сдуру сказал Витьке:
— Я родился в 1952 году. Бабушка смеется, говорит, что это было совсем недавно, почти вчера. А мне иногда кажется, что я жил всегда. Просто невозможно представить без себя Землю.
Витька хмыкнул носом и сказал важно:
— Ну, понятно, ты законченный идеалист.
И при этом презрительно сплюнул.
— А что такое идеалист? — спросил я. — Что-нибудь вроде тунеядца и стиляги или еще хуже?
— Хуже, — сказал Витька. — Идеалист — это тот, кто воображает, что он есть на самом деле, а другие все только кажутся.
— Не понимаю, — признался я. — Вот, допустим, я идеалист. Значит, я существую, а ты не существуешь, а только кажешься?
— Точно, — кивнул Витька.
— А как с родителями и учителями? Они тоже кажутся?
— Идеалист думает, что они только кажутся.
— Не будем говорить о родителях и об учителях. Каждый знает, что они не только кажутся, а существуют. А вот Агафонычев существует или только кажется?
— А как ты сам думаешь? — спросил Витька.
— Существует.
И я понял, что я не идеалист. И Витька тоже, наверное, об этом догадался, но не подал вида. Очень уж ему хотелось зачислить меня в идеалисты.
То, что я узнал от Витьки, очень меня поразило. На другой день, придя в класс, я очень долго рассматривал Елену Ивановну, преподавательницу английского языка, ее глаза, нос, губы, бородавку на щеке и спрашивал себя, существует она или только кажется?
Может, она заметила, что я так бесцеремонно разглядываю ее нос и бородавку и рассердилась, вызвала и заставила меня читать и переводить отрывок из Джека Лондона про собаку и поставила двойку, хотя я не так уж плохо переводил. И я сразу перестал сомневаться, что она существует. Двойка меня убедила.
Все это было в прошлом году. И у нас с Витькой больше и разговору не было о том — идеалист я или нет. Кажется, и Витька в этом больше не сомневался. Но сегодня, когда я увидел свое отражение в зеркале и принял себя за мальчика с другой планеты, во мне зародилось горькое сомнение — не идеалист ли я? Ведь мальчик-то там в кабинете, вероятно, только показался мне, а я подумал, что он существует в самом деле.
Эта мысль чрезвычайно огорчила меня. Неужели я не мог отличить кажущееся от настоящего? Вот Витька, тот бы никогда не ошибся.
Встретились мы с Громовым на лестнице.
— Ты ко мне? — спросил он.
— К тебе. Мне необходимо срочно повидаться с мальчиком.
— А, собственно, зачем?
— Выяснить одно обстоятельство.
— Если про костюм, то не стоит выяснять. Обидится. Он ведь костюм взял из твоей памяти, а не из химчистки.
— А ты откуда знаешь про костюм?
— Твоя мать встретила меня вчера и рассказала. Но это просто совпадение. Ему чужие вещи не нужны. И из кабинета он тоже не выходит. Я за это ручаюсь.
— Да нет. Я не про костюм у него хочу выяснить.
— А про что?
— Про то, кажется он или существует на самом деле?
— Он и существует и кажется.
Я немножко растерялся от этого неожиданного ответа. И впервые пожалел, что сейчас нет со мной Витьки. Витька уж наверняка знал — можно ли одновременно и существовать и казаться. Он ведь все энциклопедии читал.
— А это не идеализм? — спросил я Громова.
— Нет, не идеализм. Ведь мы тоже существуем и кажемся.
— Не понимаю, — сказал я.
— Сейчас объясню. Вот ты считаешь Витьку очень умным и многознающим. И я тоже считал. А потом разубедился. Значит, одно дело — это Витька, каков он есть на самом деле. А другое — каким он мне казался.
— Значит, мальчик тоже не такой, какой он есть на самом деле?
— Нет, тут дело сложнее. Теория информации, воздействие неизвестных нам импульсов на сферу, ведающую воображением, нет, не телепатия, другое. Он мне объяснял.
— А ты мне объяснишь?
— Некогда. Мать послала за дрожжами. Пирог хочет печь. У нас гости будут. Археологи, антропологи. Ну, пока!
Хоть я никогда не видел антропологов, но очень на них рассердился. Из-за них и из-за этого несчастного пирога пришлось отложить свидание с мальчиком.
Чтобы не томить других и самого себя, я пропущу целую неделю и прямо расскажу о моей второй встрече с мальчиком.
Когда Громов открыл дверь в кабинет, мне опять стало холодно. Даже почему-то холоднее, чем в прошлый раз.
Мальчик стоял на том же месте и улыбался. И в этот раз он тоже был похож на меня, но меньше. Гораздо меньше. Во-первых, он был чуть повыше меня и пошире в плечах. А во-вторых, у него были чуть заметные рыжие усики, как у Девяткина. В прошлый раз этих усиков не было. Выросли за неделю.
Я посмотрел на его костюм. Костюм тоже был мой, но теперь не тот, что потерялся на Большом в химчистке, а серый, новый, в полоску. Тот, что остался дома в шкафу.
Я сразу подумал: интересно, висит он еще там на металлической распялке или уже исчез?
Потом я покраснел от стыда и испугался: не догадался ли мальчик?
А мальчик, по-видимому, догадался.
— Да, костюм твой, — сказал он. — Извини. Я его занял у тебя на время.
— Из памяти? — спросил я.
— Разумеется, не из шкафа. Я ведь никуда не выхожу.
— И давно?
— Начиная с мелового периода, когда инженеры и физиологи сделали копию.
— А как они ее сделали?
— Об этом я расскажу не тебе.
— А кому?
— Вашим ученым и специалистам. Да и им, чтобы понять принцип, придется отказаться от старых навыков мышления.
— А ты существуешь или только кажешься?
Мальчик хмыкнул носом совсем как Витька Коровин, но плевать на пол не стал, наверное, пожалел труды громовской матери.
— А ты сам как думаешь?
