- Наташа, сейчас ты окажешься там, где уже много лет не бывал ни один чужак. Не все министры имеют право посещать пункт управления запуском стратегических ракет. Люди, которых ты встретишь, могут показаться тебе странными. Они живут в особых условиях и по особым законам. Постарайся их понять или хотя бы будь снисходительной, - сказал Пряжкин как можно более убедительно. - Прежде чем сказать или сделать что-нибудь, подумай.
- Отстань, - Наташа кусала губы. - Я никуда не пойду.
- Почему? Мы же договорились.
- Я передумала. Что я вам, мартышка цирковая?
- Наташа, прошу тебя... Я уже говорил, что от того, как ты поведешь себя сегодня, зависит очень многое, - сказал Пряжкин.
- Для тебя?
- Для нас обоих.
- Хорошо, только потом не обижайся. - Она резко вырвала руку.
- Если так, то не пойдем.
- Нет, пойдем. - Наташа почти кричала. - Раз ты все уже решил за меня, пойдем?
- Вот тебе и любовь, - философски заметил Пашка. - Вчера как голубки ворковали, а ноне как собаки лаются.
Люди, населявшие подземелье ракетной базы, никогда не видели солнце и, возможно, даже не подозревали о его существовании. Конечно, они знали, что где-то существует некий другой мир, но ничего хорошего от него не ждали. Там царили кровожадные чудовища, озверевшие враги и стихийные бедствия, именно оттуда могли прилететь чужие ракеты и самолеты. Иногда зимой в разгар пурги или летом в самую буйную грозу кого-нибудь из них доставляли на поверхность, чтобы позволить самолично убедиться во всех ужасах жизни вне бункера.
Когда ракетчики обоего пола, дисциплинированные до абсурда, в мгновение ока собрались в центральном посту управления, Пряжкин сдержанно, без особых эмоций сообщил, что сейчас состоится встреча с человеком, который родился и вырос за рубежом, в полной мере испытал все тамошние невзгоды и лишения, однако несмотря на многочисленные препоны сумел бежать в пределы самого справедливого, самого человеколюбивого и самого сильного государства. Сразу послышались сочувственные ахи и охи. Обреченные на малоподвижный образ жизни и обильно снабжаемые мукой, сахаром и солониной, ракетчики привыкли считать образцом красоты своих расплывшихся, широкозадых жен, любивших наряжаться в пыжиковые жакеты, ватники и песцовые горжетки, поэтому стройная и тонконогая Наташа, одетая в мягкий свитерок и коротенькую юбочку, одним своим видом лучше всяких слов доказывала все неоспоримые преимущества здешнего существования.
Девушка выглядела больной и потерянной. На вопросы она отвечала тихо и односложно, иногда надолго умолкала. Ракетчики, расстроенные ее горестным прошлым, вели себя максимально конкретно.
- Скажите, а оленины вам хватало? - спрашивали они. - Вы ее часто ели?
- Нет, - отвечала Наташа. - Оленины я вообще не ела.
- Ай-я-яй! - переживали ракетчики. - А сколько сахара в день вы употребляли?
- Мало. Ложечки две.
- Это надо же! До чего людей довели! Сегодня за завтраком я целый фунт умяла. А какой чай вы больше любите, брусничный или луковый?
- Я просто чай люблю.
- Вот жизнь! Даже чая приличного не хватает. А что вы вообще любили там есть?
- Бананы и апельсины.
- А что это такое? - протиснулся вперед чумазый малыш с явными признаками рахита.
- Если ты когда-нибудь пробовал мыло, значит, и вкус бананов знаешь. - Наташа прижала к себе малыша. - А ананасы и того хуже.
- Говорят, вам даже змей приходится есть?
- Приходится. Я сама ела. Угри называются.
- А что же вы так одеты плохонько? Неужто ватников на всех не хватает.
- Мне вот не хватило.
- Не расстраивайся, родимая! Я тебе свой старенький подарю.
- А как насчет веры истинной? Забыли, поди, кумиров? Жертвенный огонь не разводите?
- Не разводим. И кумиров забыли.
- И Перуна? - с ужасом воскликнул кто-то.
- И Перуна.
- И Даждьбога?
- И Даждьбога.
- До чего народ замордовали, бесы! Чтоб их леший разорвал!
- Хватит дитя мучить! - дородная баба обняла Наташу. - Да на ней, бедной, лица нет. Покормить надо вначале гостью дорогую, а уж потом вопросами мучить. Я сегодня как раз шанег напекла.
Обед накрыли прямо на плоской панели пульта управления, предварительно убрав с него недосушенные пеленки. Посуду и пеленки извлекли из аппаратных стоек, в которых клацали реле и стрекотали шаговые искатели. Наташа ела исключительно мало, выпила только кружку брусничного чая, да слегка поклевала шанежку размером с колесо от детского велосипеда. На все уговоры сердобольной хозяйки она отвечала отказом, ссылаясь на отсутствие привычки к такой хорошей пище, чем едва не довела ту до слез. Пряжкин, впавший в мрачное состояние духа, также не притронулся ни к еде, ни к самогону. Зато Пашка, ввернув за двоих, сразу повеселел и принялся популярно разъяснять Наташе устройство индикатора кругового обзора, методику заправки стратегических ракет топливом и преимущества разделяющихся боеголовок над всеми остальными.
"Откуда он только всего этого нахватался, - подумал Пряжкин рассеянно. - Впрочем, скорее всего от меня самого, от кого же еще. Болтаю много, особенно по пьянке".
На душе было муторно и хотелось выпить, но слово, данное Наташе, сдерживало.
- Пойдем, - сказал ей он. - Посмотришь пусковую шахту.
- Не хочу. - Наташа отрицательно покачала головой. - Я устала.
- Тогда отдохни. У меня здесь есть своя комната.
- Хорошо. Проводи меня. Только сразу договоримся, не трогать меня сегодня.
В маленьком кабинетике, где пахло одновременно и затхлым погребом и вокзальным сортиром, Наташа сразу забилась в угол дивана и положила голову на согнутую руку. Пряжкин расхаживал из угла в угол, не зная, что и делать. Злость и нежность разом терзали его. Он хоть и старался гнать прочь все невеселые мысли, но тем не менее, ни на минуту не мог забыть, что всего через несколько часов вновь предстанет пред очами кабинета министров, да еще не один, а с Наташей.
Что скажет он им? Как поведет себя она? Чем все это закончится? Еще до конца этого дня он будет или бесконечно счастлив, или растоптан в пыль.
Заснуть бы крепко-крепко и проснуться после того, как все решится, подумал Пряжкин.
- Сядь, - сказала Наташа неожиданно спокойным, хоть и безжизненным голосом. - Сядь, не суетись.
- Хорошо. - Он сел подальше от нее, у дверей.
- Говори. Ты ведь хочешь что-то сказать.
- Я хочу спросить. Зачем ты пришла сюда?
- А ты как думаешь?
- Ты шпионка?
Пусть бы она рассмеялась в ответ или даже неловко соврала - это было бы не так страшно, как наступившее молчание, долгое тяжелое молчание.
- Скажи что-нибудь, - попросил Пряжкин, чувствуя, что начинает цепенеть от запредельного, досель неизведанного ужаса.
