Ему удалось уйти от края пропасти, перепрыгнув через голову Рода Дана, но это не спасло его от метнувшегося следом клинка. Он вошел в правое плечо Гима и тут же выскользнул, чтобы нанести целую серию болезненных уколов еще до того, как у противника пройдет естественный шок и он почувствует последствия первого ранения.
Эльтар знал, куда бить – его шпага ранила сержанта в нервные центры. Правая рука Гима повисла плетью, затем вышла из-под контроля левая, ну а затем последовали уколы в ногу, в бедро и в грудь. Еще не понимая, что проигрывает, еще не успев как следует испугаться, сержант потерял равновесие и упал навзничь. И тут же его пригвоздил к земле укол в самое сердце – такой жгучий и болезненный, словно жала всех змей мира в один момент впились в беззащитное обнаженное тело, впрыснули в него самый сильный из существующих в природе ядов и навсегда лишили надежды на то, что еще можно попытаться что-то исправить...
– Как глупо... – чуть слышно прошептал несчастный 947-й, Гим Церон, лорд фамилии Ревенберг, судорожно выгнувшись всем телом, морщась от боли, захлебываясь кровью и беспомощно изумляясь в последний миг чудовищной несправедливости судьбы...
Где-то совсем рядом взвыли сирены. С неба камнями упали три машины: две маленькие «скорые» и одна большая медицинская лаборатория. Из машин выбежали люди – в спецскафандрах, с реанимационными инструментами в руках, с озабоченными, взволнованными лицами. Гим их уже не видел – перед его глазами плыли разноцветные круги, сквозь которые едва просвечивали силуэты приближающихся людей и неподвижная фигура венценосного эльтара, высокомерно взиравшего на него сверху вниз...
Род Дан выдернул шпагу, и лежавшее на траве тело обмякло. Его секунданты сдерживали рвущихся на помощь медиков и сбежавшихся отовсюду работников парка и явно нуждались в помощи.
– Назад!!! – визгливо заорал нервный юнец, поворачиваясь к ним и поводя вокруг шпагой. Нимб над его головой становился все ярче. – Всем отойти!!! Ждите, пока он умрет!!! Поединок чести! Проигравший отдает жизнь!!!
Люди попятились назад и застыли, молча, в растерянности наблюдая, как истекает кровью никому не известный молодой человек, вероятно, знатный, коли находится здесь, в столице Колокона и, вероятно, благородной фамилии, коли расстается с жизнью со шпагою в руке...
Мысли набегали одна на другую. Сперва в них господствовали расплывчатые визуальные образы, затем изображение приобрело смысловую огранку и, наконец, обросло словами. Он мыслил, рассуждал, вспоминал. В памяти оживала хронология последних событий. Он помнил все, до малейших подробностей, и в череде часов и дней как будто не было разрывов. Время не останавливалось. Информация не прекращала поступать извне. Последние воспоминания были даже богаче и насыщеннее воспоминаний периода до наступления смерти, только осмыслить их было очень трудно, да что там? – просто невозможно. Они не подчинялись человеческой логике, они не предназначались для человеческого восприятия.
Глаза его были закрыты, и он не видел, где находится и что собой представляет. Он не торопился открывать глаза – в душе царило абсолютное гармоничное спокойствие, нисколько не нуждающееся во впечатлениях окружающего мира. Но все-таки глаза нужно было открыть – хотя бы для того, чтобы убедиться, что они у него есть.
Он лежал горизонтально в углублении на каком-то столе или в саркофаге. С потолка бил такой сильный свет, белый с оттенком фиолетового, что рассмотреть детальнее находившиеся в помещении предметы и фигуры было невозможно. «Фигура», впрочем, была всего одна – худощавая, мужского пола, с резкими чертами лица, пронзительными серыми глазами, золотым нимбом эльтара над коротко стриженной головой, в ослепительно белом медицинском комбинезоне.
– Гим Церон? – сказала «фигура», нагибаясь над головой пациента и заглядывая ему в глаза. – Пришли в себя? Превосходно!
Стол начал изменять положение – ноги Гима пошли вниз, голова – вверх. Когда угол наклона достиг восьмидесяти градусов, движение прекратилось. Свет в помещении чуть ослабел, и бывший сержант смог наконец оглядеться.
Он находился в некоей медицинской лаборатории – на это указывали два стола с углублениями в форме человеческого тела, стеклянными колпаками и пультами управления, всевозможные лапы роботов-манипуляторов, опускавшиеся с матового, излучавшего яркий свет потолка, белая окраска стен и всех металлических и полимерных поверхностей и предметов.
– С возвращением! – В лаборатории находился только один человек, и этот человек опускался сейчас в большое белое кресло – лицом к покоившемуся на третьем столе Гиму Церону.
Гим замешкался с ответом. Восприятие окружающего показалось ему очень четким, ничем не хуже, чем перед смертью, а вот понимание последнего факта отсутствовало – как так получилось, что он, пораженный полимерным клинком в самое сердце, все еще продолжает сейчас и мыслить, и чувствовать?
– Я могу тоже сесть? – спросил десантник, указывая на второе пустующее кресло.
– А как вы себя чувствуете? – спросил неизвестный.
Гим прислушался к себе и пожал плечами:
– Никак. Так же, как обычно. Неизвестный махнул рукой:
– Тогда – пожалуйста! Садитесь, раз вам так больше нравится!
Гим попробовал оторваться от почти вертикальной плоскости – его тело ничто не удерживало. На пути от операционного стола до середины комнаты, где стояло пустующее белое кресло, не возникло никаких незнакомых ощущений – здоровое натренированное тело, привычное восприятие цвета, звука и запаха, не требующая усилий координация. Все как всегда.
Неизвестный внимательно следил за его лицом.
– Не правда ли, неплохо для мертвеца? – как-то фальшиво, одними губами улыбнулся он.
– Я – мертвец? – почему-то совершенно не обеспокоенный смыслом слов, которые произносят его губы, спросил Гим.
– Были мертвецом. Сейчас уже нет.
– Кто я теперь?
– Хорошая постановка вопроса. – Мужчина качнул головой. – По-военному. Либо вы не верите, что пережили гибель своего тела, либо настолько беспечны, что не хотите об этом думать, либо только прикидываетесь безучастным. Позвольте вам объяснить, Гим Церон: вы действительно умерли!
– Странно. – Гим посмотрел на свое обнаженное тело. – Но выгляжу, как живой.
– Не смейтесь, Гим, с вами не шутят. Вы ведь должны помнить предсмертный миг?
– Я и помню...
– Свои ощущения до и после?
– Но я...
– Как вы думаете, почему вы живы? Почему вы здесь?
Ответ напрашивался сам собой.
