Секунд через десять на улице коротко взревело, взвизгнуло. Мне не требовалось оглядываться, чтобы понять — «Foudre» там больше нет.
Бармен подошёл ко мне. Поставил передо мной рюмку коньяка. Опять коньяк…
— За счёт заведения, мсье. Вы первый, на моей памяти, кому мадемуазель Доминик предложила присесть.
— И давно вы её знаете?
— Семь лет, мсье. Она бывает у нас два раза в неделю.
Семь лет?! Что-то не так.
— Можно газету? — попросил я, ощущая, что руки начинают дрожать. Бармен кивнул и через минуту передо мной на столе появился выпуск «Монд». Господи… двадцать девятое августа две тысячи шестнадцатого года. Как я не обратил на это внимание? Я поспешно добыл свой «блокнот», открыл, включил…
Две тысячи шестнадцатый. Повсюду. Я механически ставил даты, не вчитываясь. Настолько привык к «стартовому» две тысячи десятому?
— Не волнуйтесь, мсье, — посоветовал бармен. — Она отыщет вас. Сама отыщет. Я видел, как она смотрела на вас.
Я кивнул, допил коньяк и распрощался.
* * *
Прошло всего полчаса. Я шёл по тротуару, ни о чём не думая. Смотрел по сторонам. Всякий раз Париж меняется, всякий раз мне хочется обойти его весь. Пусть даже это не Ле-Тесс. Когда «Foudre» затормозил рядом со мной, я не удивился.
— Садитесь! — крикнула она. — Давайте же!
Я уселся. Она бросила на меня короткий взгляд.
— Пристегнитесь, — велела она. — Вы нужны мне живым.
Я едва успел выполнить приказание, как меня вжало в сидение так, что рассмеяться не вышло. Так, что-то среднее между карканьем и смехом.
Минут через десять, чудом избежав нескольких столкновений, Доминик остановила машину. Я огляделся. В Ле-Тесс этот парк назывался Мон-де-Вельер.
— За мной, — она указала направление и побежала. Я едва поспевал за ней. Минуты через три мы остановились на одной из бесчисленных аллей. Доминик указала на скамеечку. Уселась первой, медленно сняла косынку, очки и шарф. Небрежно скомкала всё это, засунула в карман своей куртки.
— Здорово, — похвалила она, обратив внимание, что я не запыхался. Как и она сама. — Спортсмен?
— В некотором роде.
— Рассказывайте, Брюс. Я видела вас в газетах. Брюс Деверо, «бриллиантовый принц». Рассказывайте.
— Ч-что?
Она улыбнулась во весь рот.
— Всё, что хотели. Вы ведь хотели мне что-то сказать?
— Отдать, — поправил я. — Вот это, — и протянул платок. Тот самый, с монограммой. Тот, что получил в университете Сант-Альбан, в недостижимом и бесконечно далёком прошлом.
Она посмотрела на платок. Во взгляде её я прочёл то же чувство, что охватило и «здешнюю» Софию — чувство нереальности. Медленно протянула руку, взяла платок. Поднесла к лицу. Закрыла глаза.
— Это мой? — ответ ей явно не был нужен, но я кивнул.
— Откуда он у вас?
— Это очень долгая история, мадемуазель де Сен-Блан.
— Доминик.
— Благодарю. Это очень долгая история, Доминик.
— Начинайте, Брюс. Я никуда не тороплюсь.
— У вас сегодня выступление в Университете, — поправил я.
— А, это всё мама, — махнула рукой Доминик. — Перебьётся. Сделала из меня игрушку для торжественных случаев. Давайте, Брюс, рассказывайте.
* * *
Я долго не знал, с чего начать.
— Ваш отец хотел, чтобы была Ирэн, — я смотрел под ноги. — Маме хотелось Анну. Бабушка настаивала на Доминик. Получились вы.
— Брюс, это все знают, — она поджала губы. — Вы же не хотите, чтобы я приняла вас за ухажёра?
— Вы обожаете раскрашивать статуэтки. Больше всего вы любите статуэтки кошек, драконов и птиц.
— Брюс, я сейчас разозлюсь!
— Буря, гроза и жасмин, — проговорил я тихо. — Тогда вам было шесть лет. У вас в комнате стоял букетик жасмина. Была лунная ночь. Гроза началась неожиданно, вы сильно испугались. Вам казалось, что ещё одна молния — и дом рухнет. Вы побежали искать маму, но в доме никого не было. Все двери были заперты, свет нигде не горел. Минут через пять гроза кончилась, небо прояснилось…
Я осёкся, заметив, что она прижала ладони к лицу.
— Продолжайте, — попросила она сразу же.
— Небо прояснилось, и вы увидели, что букетик отбрасывает сразу три тени. Что все дома и не помнят никакой грозы. Вы очень обиделись, когда мама вам не поверила. Всякий раз, когда начиналась гроза, вы ставили у окна букетик жасмина, но так ничего и не дождались. Вы до сих пор ставите букет у окна.
Она отняла ладони. Они были мокрыми.
— Кто вам сказал? — поинтересовалась она. — Чёрт. Извините, Брюс. У меня что-то с головой. Я никому об этом не говорила. Так всё и было, как вы рассказали. Откуда вы знаете?
— Вы не поверите, Доминик.
— Ники. Друзья зовут меня Ники.
— Спасибо, Ники.
— Поехали, — она вскочила на ноги. — Я вас теперь не отпущу, Брюс. Знаете, у меня странное чувство — будто я знаю вас много-много лет! Правда?
— Правда, Ники.
— Покажите мне. Сегодня же. Сейчас же.
— Что показать, Ники?
— Что хотите. Что-нибудь, чтобы я поверила. Иначе я сойду с ума.
* * *
Мы сидели в ресторане. В отдельном кабинете. Я видел, что Ники голодна, но есть она не спешила. Держала в руке фужер, не отпивая из него, смотрела на меня и молчала. Я рассказал, немного — о жизни в Ле-Тесс. Об университете Сант-Альбан. В какой-то момент я понял, что говорю по-галльски и перешёл на французский. Доминик вздрогнула, пролила шампанское на скатерть.
— Продолжайте, — попросила она. — Такой интересный язык. Я не умею говорить на нём, но всё понимаю, — она рассмеялась. — Покажите! Давайте, Брюс!
— Что показать, Ники? — спросил я, наверное, в десятый раз за этот вечер.
— Что-нибудь такое, чтобы я поверила. Окончательно.
Я поднял фужер… не знаю, зачем я сделал именно так. Кровь, сказала как-то раз Ники. Кровь запоминается сильнее всего. Я чуть сильнее сжал фужер, чем стоило…
— Господи! — Ники вскочила на ноги. Осколки моего фужера упали на скатерть, из глубокого пореза на пальце потекла кровь. Она вынула из кармана первое, что попалось. Тот самый платок. Аккуратно смахнула осколки стекла, обмотала платок. — Сидите, я сейчас! — выскочила из кабинета. Почти сразу вернулась с официантом.
Минут через пять последствия были ликвидированы, мой палец — аккуратно перебинтован. Я осторожно убрал руки со стола. Так, чтобы она их не видела.
— Брюс, зачем было… — начала она. Я сосредоточился. Ники вздрогнула. Как и София, прижала ладони к вискам. Поморгала, глядя на меня. Я молча достал обе руки, положил на стол. Никаких повязок. Никаких ран.
— Но… — глаза её расширились. — Слушайте, так не бывает! У вас была такая рана…
