— И мой выбор был таким же, — вздохнул Том. — Кому служить? Мечте или человеку? Так выбирай же сам!
— Я связан обязательствами…
— Ну, так вот тебе новое обязательство, и пусть оно освободит тебя от прочих! Теперь ты обязан исполнить мою волю… — Лицо умирающего помрачнело. — Я думал, что знаю, что лучше всего для них… но теперь… когда смерть моя близка…
Том резко приподнялся, все его огромное тело свело судорогой, он закашлял кровью. Род обнял великана, поддержал.
Спазм миновал. Том, ослабев, вяло сжал руку Рода.
— Но ты… ты умнее меня… ты мыслишь… ясно… и ты должен решить…
— Успокойся, — умолял его Род, пытаясь уложить на траву. — Не надо так напрягаться… Сил у тебя совсем немного!
— Нет, — мотнул головой Том. — Дай мне сказать! Эсперы… Трибунал… они дадут им работу… Мы тут… с ними боремся… а они…
— Тише, не надо, — уговаривал его Род. — Помолчи, я понимаю, что ты хочешь сказать.
Том запрокинул голову, посмотрел на него:
— Ты…
Род кивнул:
— Да. Ты только что сказал мне именно то, чего мне недоставало для полной ясности. А теперь ляг.
Том повис на его руках.
— Скажи мне… Я должен убедиться… что ты все понял правильно…
— Да, я все понял, — пробормотал Род. — ДДТ победит в будущем. И предотвратить его победу вы можете только здесь. А вы еще и друг с другом бьетесь.
— Верно, — вяло кивнул Большой Том. — Ты… должен решить… сейчас… и… господин…
Он что-то прошептал еле слышно, судорожно вдохнул, взволнованно, широко открыл глаза…
Род склонился к нему, прижался ухом к его губам.
— Не погибай… за мечту…
Род нахмурился.
— Не понимаю! — Он подождал немного и спросил: — Ты о чем, Большой Том?
Ответа не было.
Род медленно отстранился, взглянул в остекленевшие глаза.
Осторожно прикоснулся к сонной артерии, задержал руку… отнял и бережно опустил веки умершего.
Медленно встал и отвернулся. Сначала он ничего не видел перед собой.
Затем мало-помалу в глазах у него прояснилось. Он взглянул на растерянных оборванцев, не спускавших глаз с тела Большого Тома.
В их круг робко протиснулась стройная фигурка.
— Г-господин Гэллоугласс?
Роб обернулся и отступил. Оборванцы нерешительно шагнули к телу Тома.
Род, понурив голову, отошел подальше, поднял глаза:
— Чего тебе, Тоби?
— Милорд… — Тоби искоса устремил полный тоски взгляд на кучку нищих. — Милорд, они… Они просят пощады, милорд. Ответим ли мы на их мольбу?
— Пощады? Ах да… Они решили сдаться. — Род кивнул и закрыл глаза.
Потом обернулся, взглянул на коленопреклоненных нищих:
— Честно говоря, не знаю. А Бром что говорит?
— Милорд О’Берин говорит, что надо их пощадить, а королева говорит — не надо. Лорды Логиры согласны с Бромом.
— А королева все равно не согласна, — кивнул Род, горестно поджав губы. — И они хотят, чтобы я решил их спор, так?
— Так, милорд.
Оборванцы немного расступились, и Род мельком увидел застывшее, словно бы восковое лицо Тома.
Он обернулся к Тоби:
— Так вот… Я говорю: да! Их надо пощадить.
Солнце опустилось за холмы. Небо нежно розовело на западе, а на востоке потемнело.
Двенадцать Великих лордов стояли, закованные в кандалы, перед Катариной.
Рядом с ней сидели Туан и Логир, Бром и сэр Марис.
Род стоял чуть поодаль, прислонившись спиной к боку Векса, опустив голову и сложив руки на груди.
Старый герцог Логир сидел понурясь. Глаза его были полны печали, ибо на шаг впереди остальных пленных стоял его сын Ансельм — прямо перед королевой.
Катарина держалась гордо, глаза ее победно сверкали, на щеках играл румянец. Она явно упивалась своей властью.
Род взглянул на нее, и его замутило от отвращения: вместе с победой к королеве вернулись упрямство и высокомерие.
По знаку Брома О’Берина двое герольдов затрубили в фанфары, а когда фанфары отзвучали, вперед вышел третий герольд и развернул свиток пергамента.
— Сим оповещаем всех, кто имеет уши и слышит, что в этот день неверный вассал, Ансельм, сын Логира, учинил подлый мятеж против Катарины, королевы Грамерая, и потому подлежит королевскому суду и казни за государственную измену! — Герольд свернул свиток и возгласил: — Кто выступит в защиту Ансельма, предводителя мятежников?
Все молчали.
Потом поднялся старик Логир.
Он низко поклонился Катарине. Она встретила его поклон гневным взглядом.
— Сказать в защиту мятежника нечего, — прозвучал зычный голос Логира. — Но многое можно сказать в защиту человека, который в силу горячности и легкомыслия своего восстал против того, что счел оскорблением для отца своего и всего рода своего. О да, его деяния были поспешны и даже опасны, но он был ведом чувством оскорбленной чести и сыновнего долга. Более того: теперь, видя, к чему привели его горячность и злоба, он, нося высокий отцовский титул герцога, способен осознать потребность в истинной верности и долге перед королевой.
Катарина улыбнулась и медоточиво проговорила:
— Следовательно, милорд, вы просите меня пощадить этого человека, на совести которого гибель многих тысяч ни в чем не повинных подданных моих, и желаете, чтобы я вновь препоручила его вашей опеке и покровительству, — вы, милорд, который, как мы теперь знаем, однажды уже нарушил свой долг перед королевой?
Логир вздрогнул.
— О нет, любезный милорд! — воскликнула Катарина. Она побледнела, губы ее вытянулись в ниточку. — Вы уже единожды возглавили мятежников, а теперь пытаетесь проделать это вновь!
Лицо Логира окаменело.
Туан привстал со стула. Он побагровел от негодования.
Катарина обернулась к нему и одарила его надменным взором:
— Повелитель оборванцев желает что-то сказать?
Туан, сдерживаясь изо всех сил, скрипнул зубами, он встал и низко поклонился Катарине:
— Моя королева, сегодня за вас самоотверженно сражались отец и сын Логиры. Так неужели вы не даруете жизнь сыну моего отца и моему брату?
Катарина побледнела еще сильнее, прищурилась.
— Благодарю вас, брат мой и отец мой, — тихо проговорил Ансельм.
— Молчи! — взвизгнула Катарина, обернувшись к нему. — Молчи, злобный изменник, трижды ненавистный пес!
Глаза Туана и его отца гневно сверкнули, но оба они промолчали.
Катарина, тяжело дыша, откинулась на спинку походного трона, сжала кулаки, чтобы никто не видел, как дрожат ее пальцы.
— Говорить будешь, когда я повелю тебе говорить, изменник! А покуда я повелеваю тебе молчать!
