Подбежал краснолицый человек в аккуратном синем костюме.
— От начальника аэропорта. Дайте фотографию импата. У нас почему-то нет. Найти не могут. Спасибо, — и убегает.
Умолкнувший было охранник забубнил с новой энергией.
— Эй, — говорит ему Д. — Беги за этим синим, да передай, чтобы тут же, без всякого промедления, гнали фото на телевизор. И чтобы покрупней показали. Понял?
— Ага! — Охранник срывается с места.
Как трудно сосредоточиться, как трудно смятение скрыть. Не могло, не могло так случиться, а случилось. Все как нарочно: два самолета вылетели в промежутке между тревогой и отменой полетов, на одном из них — сын. Где-то здесь наверняка бродит соседка, которая его провожала, и злится ужасно, и может быть, завтра ждет ее пуля или Старое Метро, где врачи, за всю свою жизнь не спасшие ни одного человека, будут притворяться, что лечат ее. Все может быть… А мальчишка летит, и если только…
— Да! Да! Ну, что? — говорит он ожившему коммутатору.
— Нигде нет, — хрипит С. — Как бы не улетел.
В диспетчерскую входят какие-то люди, среди них М. Надо же, собственной персоной пожаловал. М. напоминает паука. Очень пижонистого паука. На коротеньких тонких ножках — круглый животик. Подвижный, обтянутый, моложавый животик. Глаза у М. свойские, напористые, брови чуть нахмурены, злы. И всегда он ждет нападения.
— Привет, — говорит М. — Ну, как?
— Ищем.
М. ждет более подробного ответа, начальство все же, но в этот момент коммутатор оживает снова.
— Тут женщина одна, — раздается чей-то голос. — Триста пятый провожала. Семнадцатый, вроде, туда садился. Нервный такой, говорит, мужчина.
— Какой рейс? — после паузы спрашивает Д.
— Триста пятый. Мне очень жаль, командир. Триста пятый. Точно.
— Так.
Он замирает. Он уже почти ничего не может. Рок. Фатум. М. пытливо глядит ему в глаза, их даже спрятать нельзя, не может скаф чувствам своим поддаваться. На нем — жизни многих людей. М. ничего не говорит, вся власть сейчас у Д., никто не может вмешаться в его приказы. М. ждет. Взгляд одновременно и грозен и слаб. Слаб, потому что фальшив. Импат в одном самолете с мальчиком. И никакие силы не могут его спасти. В самолетах не принято носить вуалетки и шлемы. Не было еще прецедента.
В штаб команды, где все они честно, как бульдозеры, исполняли свой долг, вдруг пожаловал этот паук, его ни на чем не поймаешь, и если подумать, то, может быть, он действительно ни при чем, а просто так складываются обстоятельства. Замечено, однако, что всякий, кто пойдет против М., горько затем раскаивается. Анекдот! А мальчишка сидит себе у окна, смотрит на облака, сосет конфетки свои кислые и ни о чем не подозревает. А где — нибудь, в двух рядах от него…
— Что вы собираетесь предпринять? — деловитой скороговоркой осведомляется М., и Д. кажется, что именно М. какими-то своими немыслимыми интригами загнал импата в один с мальчиком самолет. Д. делает каменное лицо.
— Надо предупредить, чтобы их ждали на всех аэродромах маршрута.
Кто-то с готовностью бросается к телефону. Вон как, думает Д.
Дальше все тянется очень медленно и Д. каждую секунду думает: скорей бы все кончилось. Он говорит, надо бы связаться с триста пятым, но, оказывается, это не так просто, приходится ждать. Тогда он вызывает медслужбу, чтобы узнать, сколько обнаружено зараженных. Зараженных мало, всего четверо. Но надо еще проверять и проверять.
Дверь открывается, и входит скаф с дамой средних лет, в прошлом шикарной. Скаф откидывает вуалетку и говорит:
— Вот она. Та, что семнадцатого видела.
Дама вертит в руках микроскопическую сумочку. Она утвердительно кивает головой. На ней изящный шлемвуаль. Вуалетка плотная, коричневого цвета, сквозь нее ничего не видно, только белки глаз.
— Вы можете снять свой шлем, — говорит ей Д. Он терпеть не может разговаривать с женщинами в шлемвуалях. Дама мнется и отвечает — боюсь.
— Здесь вы можете не бояться. Здесь находятся только те, кто прошел проверку.
Он смотрит на скаф а и спрашивает взглядом, прошла ли проверку сама дама. Тот кивает.
— Триста пятый, — негромко говорит один из диспетчеров. Все поворачиваются к нему. — Триста пятый, подтвердите связь.
— Но вы уверены, что я не заболею? — спрашивает дама.
— Конечно, — расшаркивается М., сама любезность. — Гарантия сто процентов.
— Триста пятый, слышу вас хорошо. Пять, девять, девять.
— Нельзя ли сделать, чтобы и мы слышали? — спрашивает Д.
Диспетчер оборачивается и кивает. В следующую секунду зал наполняется смутным ревом и шипением. Потом чей-то голос отчетливо говорит:
— Идем по курсу. Только что прошли С. А в чем дело?
— Все в порядке, — отвечает диспетчер, но голос выдает его.
— А кто на связи? Я что-то не узнаю.
— Я, Л.
— Привет, Л. Не узнал тебя. Слушай, что там за паника началась, когда мы взлетали?
Диспетчер оборачивается и смотрит на Д. Тот закрывает глаза и отрицательно мотает головой.
— Все в порядке, — говорит диспетчер. — Просто недоразумение.
— Ну ладно. Значит, все хорошо?
— Хорошо. Все хорошо. Следующая связь в тринадцать сорок.
— Прекрасно. Отбой.
— Отбой, — повторяет диспетчер и отодвигает микрофон. На лбу у него выступил пот.
Д. морщится:
— Все — таки поспешили. Как бы он не заподозрил чего — нибудь. Только бы обошлось.
— Это вы с тем самолетом говорили? — спрашивает дама.
— Господи! — говорит себе Д. — Хватит уже с меня. Спаси парнишку, сволочь ты такая, Господь ты мой любимый. Я все отдам. Душу свою бессмертную отдам. Господи, прошу!
Он всем корпусом поворачивается к даме.
— Послушайте, вы уверены, что видели именно его?
Он показывает ей фотографию.
— Он, — говорит дама, приподняв вуалетку. — Он еще так нервничал. Все назад оборачивался, А что теперь будет с Котей?
— Уведите ее, — говорит Д. — Мешает.
— Нет, вы мне скажите! — кричит дама, но скаф бесцеремонно ее уводит, и Д. кричит вслед:
— Я не знаю, что с ними будет!
— Полный самолет импатов, — говорит М. — Давно такого не случалось.
Я уверен, думает Д., что он не надел вуалетку. Кто станет надевать ее в самолете?
Диспетчер, тот, что проводил связь с триста пятым, вдруг напрягается и бросает всем предостерегающий взгляд.
— Слушаю вас, триста пятый! — Он трогает на панели перед собой какую-то кнопку, и снова по залу разносятся шипение и рев.
— Ну! — кричит Д. и встает со стула.
— Триста пятый, слушаю вас!
— Что там еще? — говорит М.
