На всем обугленном и опустошенном пространстве в пятьдесят квадратных километров вокруг лагеря марсиан на Хорзеллском лугу, среди куч пепла и развалин, под черными и обгорелыми остатками сосновых лесов, прятались отважные разведчики с гелиографами, которые должны были тотчас же предупредить канониров о приближении марсиан. Но марсиане поняли тактику нашей артиллерии и опасность близости людей: всякий, кто пытался подойти к одному из цилиндров ближе, чем на полтора километра, расплачивался за это своей жизнью.
По-видимому, гиганты потратили все утро на переноску груза из второго и третьего цилиндров — второй упал у Эдльстона, третий у Пирфорда — к своей яме на Хорзеллском лугу. Над почерневшим вереском и разрушенными строениями стоял на часах один марсианин. Остальные спустились со своих боевых машин в яму. Они работали до поздней ночи, и из ямы вырывались вспышки густого зеленого дыма, который был виден с холмов Мирроу и даже, как говорят, из Бенстеда и Ипсома.
В то время как марсиане позади меня готовились к новой вылазке, а впереди человечество собиралось дать им отпор, я с величайшими трудностями и мучениями пробирался из пылающего Уэйбриджа к Лондону.
Увидев плывшую вниз по течению пустую лодку, я сбросил большую часть своей промокшей одежды, поплыл за лодкой, догнал ее и спасся таким образом от гибели. Вёсел не было. Обожженными руками я подгребал, сколько мог, вниз по течению к Голлифорду и Уолтону, подвигаясь очень медленно и боязливо оглядываясь назад. Я предпочел водный путь, так как на воде легче было спастись в случае, если бы гиганты воротились.
Вода, разогревшаяся от падения марсианина, текла вниз по реке, и потому берега почти на протяжении километра были окутаны паром. Впрочем, один раз я различил несколько черных фигур, торопливо шагавших через луга со стороны Уэйбриджа. Голлифорд казался вымершим, несколько домов горело у самого берега. Странно было видеть под знойным голубым небом спокойное и безлюдное селение, над которым взлетали языки пламени и клубились облака дыма. Первый раз в жизни видел я пожар, не сопровождавшийся суетою толпы. Сухой камыш на отмели тоже дымился и горел, и огонь упорно подбирался к стогам, стоявшим на лугу.
Нравственно и физически измученный пережитыми ужасами и веявшим от воды жаром, я отдался на время течению. Однако страх оказался сильнее усталости, и я снова стал грести руками. Солнце жгло мою обнаженную спину. Наконец, когда за поворотом показался Уолтонский мост, начавшаяся лихорадка и слабость победили страх. Я причалил к низкому берегу Мидлсекса и в изнеможении растянулся на траве. Было около четырех или пяти часов пополудни. Я встал очень скоро, прошел около километра, не встретив ни души, и снова улегся в тени изгороди. Припоминаю, что я как будто разговаривал сам с собой; помню также, что меня томила жажда, и я сожалел, что не напился вдоволь из реки. Интересно отметить, что я сердился на свою жену. Меня, конечно, нельзя осуждать за это: бессильное желание добраться до Лезерхеда раздражало меня.
Не помню уже, каким образом появился викарий. Кажется, я задремал. Я увидел, что он сидит рядом со мной, в сюртуке, в запачканной сажей рубашке, запрокинув кверху гладко выбритое лицо, и смотрит на слабые отблески, пляшущие в небе. Небо было покрыто барашками, то есть рядами легких перистых облаков, чуть окрашенных летним закатом.
Я встал, и он обернулся ко мне.
— Нет ли у вас воды? — спросил я, не поздоровавшись. Он покачал головой.
— Вы целый час все просите пить, — сказал он.
Мы помолчали с минуту, рассматривая друг друга. Надо полагать, внешность моя показалась ему довольно странной: я был почти голый — на мне остались только насквозь промокшие брюки и носки, — красен от ожогов, с лицом и шеей, черными от дыма. Он, видимо, совсем пал духом: нижняя челюсть его отвисла, и волосы льняными завитками ниспадали на низкий лоб. Глаза у него были большие, светло-голубые, растерянные. Он говорил отрывисто, глядя куда-то в сторону.
— Что это значит? — спросил он. — Что значит все это?
Я поглядел на него и ничего не ответил. Он протянул ко мне белую тонкую руку и заговорил жалобно:
— Почему дозволяются такие вещи? Чем мы согрешили? Сегодня, после ранней обедни, я вышел на улицу, чтобы погулять немного и освежиться. И вдруг — огонь, землетрясение, смерть! Содом и Гоморра! Все наши труды пропали даром. Кто такие эти марсиане?
— А кто такие мы сами? — ответил я, откашливаясь. Он обхватил руками колени и снова повернулся ко мне. С полминуты он рассматривал меня молча.
— Я прогуливался по дороге, чтобы освежиться, — сказал он. — И вдруг огонь, землетрясение, смерть!
Снова он замолчал. Подбородок его почти касался колен. Потом он заговорил опять, размахивая рукой.
— Все труды. Все воскресные школы. Чем мы провинились? В чем виноват Уэйбридж? Все исчезло, все разрушено. Церковь! Мы только три года тому назад ее перестроили, — она исчезла, стерта с лица земли! Почему?
Новая пауза. И снова он забормотал, как слабоумный.
— Дым от ее пожарища будет вечно подниматься к небу! — воскликнул он.
Его глаза блеснули; костлявым пальцем он указывал на Уэйбридж. Я начал догадываться, что передо мной душевнобольной. Ужасная трагедия, свидетелем которой он был, — очевидно, он спасся бегством из Уэйбриджа, — потрясла его рассудок.
— Далеко ли отсюда до Сенбери? — спросил я деловым тоном.
— Как же нам быть? — возразил он. — Неужели эти твари встречаются повсюду? Неужели Земля отдана им во власть?
— Далеко ли до Сенбери?
— Ведь только сегодня утром я служил раннюю обедню.
— Обстоятельства переменились, — сказал я спокойно. — Не отчаивайтесь. Еще есть надежда.
— Надежда?!
— Да, надежда, несмотря на все эти разрушения.
Я стал излагать ему свой взгляд на наше положение.
Сперва он слушал с интересом, но скоро впал в прежнее мрачное равнодушие и отвернулся. Его взгляд снова начал блуждать по сторонам.
— Это начало конца, — прервал он меня. — Конец. Великий и страшный день господа нашего.
Я старался разубедить его и, встав, положил руку ему на плечо.
— Будьте мужчиной, — сказал я. — Вы просто потеряли голову. Хороша вера, если она не может устоять перед несчастием! Подумайте, сколько раз в истории человечества повторялись землетрясения, потопы, войны и извержения вулканов. Почему бог должен сделать исключение для Уэйбриджа? Ведь он не агент страхового общества. Он слушал молча и вдруг спросил:
