Он с раздражением отодвинул от себя чашку.
— Не могу я пить этот кофе, и есть я не могу уже четвертый день подряд…
— Экселенц, — сказал Максим. — Ну что вы в самом деле… Ну почему обязательно черт с рогами… В конце концов, что плохого мы можем сказать о Странниках? Мы же ничего про них не знаем совсем. Все-таки это сверхцивилизация… Это стало уже общим местом: сверхцивилизация может нести только добро.
— Сверхцивилизация может нести также еще и сверхдобро! А я не знаю, что это такое. И откровенно говоря, знать не хочу.
— Ну ладно, — сказал Максим. — Дело даже не в этом. Пусть даже вы правы: программа, детонаторы, черт с рогами… Ну что он нам может сделать, в конце концов? Ведь он же один!
— Мальчик, — произнес Экселенц почти нежно. — Ты думаешь над этим едва полчаса, а я ломаю голову вот уже сорок лет. И не только я, люди поумнее меня. И мы ничего не придумали, понимаешь? Не придумали ничего такого, на что можно было бы опереться. И никогда ничего не придумаем, потому что самые умные и опытные из нас — это всего-навсего люди. Не сверхлюди, а просто люди… Мы не знаем, чего они хотят. Мы не знаем, что они могут. И никогда не узнаем. Единственная надежда наша, что мы будем обязательно совершать шаги, которых они не предусмотрели. Даже они не могли предусмотреть все. Этого никто не может. Наверняка они предполагали, что мы найдем саркофаг веков этак через пять, а мы нашли его сейчас… Может быть, через пять веков человечество вообще утратит представление о зле и никому в голову уже не придет… не пришло бы… тьфу… в голову не придет принимать меры против «подкидышей»… Правда, с другой стороны мы эти меры приняли, но, может быть, этого и не надо было делать?.. Или вот мы решили сейчас не допускать взбесившегося Абалкина к детонаторам. А может быть, именно этого они от нас и ждут?
Он положил лысый череп на ладони и замотал головой.
— Мы все, устали, Мак, — проговорил он. — Как мы все устали! Мы уже больше не можем думать на эту тему. От усталости мы становимся беспечными. Большинство Комиссии верит уже в гипотезу «жук в муравейнике». Ах, как хочется верить в это! Представляешь, какие-то умные дяди из чисто научного любопытства сунули в муравейник жука и с огромным прилежанием регистрируют нюансы муравьиной психологии… А муравьи-то перепуганы, а муравьи-то суетятся, жизнь готовы отдать за родимую кучу… и невдомек им, беднягам, что жук слезет, в конце концов, с муравейника да и побредет своей дорогой, не причинивши никому никакого вреда… Представляешь, Мак? Никакого вреда! Не суетитесь, муравьи, все будет хорошо… А если это не жук в муравейнике? А если это хорек в курятнике? Ты знаешь, что это такое, Максим, — хорек в курятнике?..
И тут он взорвался. Он грохнул кулаком по столу и заорал, уставясь на Максима бешеными зелеными глазами:
— Мерзавцы! Сорок лет они у меня вычеркнули из жизни! Сорок лет они делают из меня муравья! Я ни о чем другом не могу думать, я сделался трусом, я шарахаюсь от собственной тени, я не верю собственной бездарной башке… Ну что ты вытаращился на меня? Через сорок лет ты будешь такой же, а может быть, и гораздо скорее, потому что события пойдут вскачь! Они пойдут так, как мы, старичье, и не подозревали, и мы всем гуртом уйдем в отставку, потому что нам с этим не справиться. И тогда все это навалится на вас! Да только вам с этим тоже будет не справиться, потому что вы…
Он замолчал. Он уже смотрел не на Максима, а мимо него. И он медленно поднимался из-за стола. Максим обернулся.
На пороге, в проеме распахнутой двери, стоял Лев Абалкин.
— Лева! — произнес Экселенц изумленно-растроганным тоном. — Боже мой, дружище! А мы тут с ног сбились, вас разыскивая!
Лев Абалкин сделал неуловимое движение и вдруг сразу оказался возле стола.
— Вы — Рудольф Сикорский, начальник КОМКОНа, — произнес он тихим, удивительно бесцветным голосом.
— Так оно и есть, — отозвался Экселенц, радушно улыбаясь. — А почему столь официально? Садитесь, Лева.
— Я буду говорить стоя, — сказал Лев Абалкин.
— Бросьте, Лева, что за церемонии? Садитесь, прошу вас. Ведь нам предстоит долгий разговор, не правда ли?
— Нет, неправда, — сказал Абалкин. На Максима он даже не глянул. — У нас не будет долгого разговора. Я не хочу с вами разговаривать.
Экселенц нахмурился.
— Как это — не хотите? — вопросил он. — Вы, дорогой, на службе, вы обязаны отчетом. Мы до сих пор не знаем, что случилось с Тристаном… Как это — не хотите?
— Я один из тринадцати? — спросил Абалкин.
— Черт бы побрал этого дурака Бромберга… — проговорил Экселенц с досадой. — Да, Лева. К сожалению, это так. Вы один из тринадцати.
— Мне запрещено находиться на Земле? И всю жизнь я должен оставаться под надзором?
— Да, Лева. Это так. К сожалению.
Абалкин вполне владел собой. Лицо его было совершенно неподвижно, и глаза были полузакрыты, словно он дремал стоя. Чувствовалось однако, что человек находится на последнем градусе бешенства.
— Так вот, я пришел сюда сказать, — произнес он все тем же тих им бесцветным голосом, — что вы поступили со мной и всеми нами глупо и гнусно. Вы исковеркали мою жизнь, и в результате ничего не добились. Я — на Земле и больше никогда Землю не покину. Прошу вас иметь это в виду. Прошу иметь в виду также, что и надзора вашего я больше не потерплю и буду избавляться от него без всякой пощады.
— Как вы избавились от Тристана? — небрежно спросил Экселенц.
Абалкин, казалось, не слыхал этой реплики.
— Вы предупреждены, — сказал он. — Я вас предупредил, и теперь пеняйте на себя. Я намерен теперь жить по-своему, и прошу больше не вмешиваться в мою жизнь.
— Хорошо. Мы не будем вмешиваться. Но скажите мне, Лев, разве вам не нравилась ваша работа?
— Теперь я сам буду выбирать себе работу.
— Очень хорошо. Великолепно. А в свободное от работы время пораскиньте, пожалуйста, мозгами. Попробуйте представить себя на нашем месте. Как бы вы поступили с «подкидышами»?
Что-то вроде усмешки промелькнуло на лице Абалкина.
— Здесь нет материала для размышлений, — сказал он. — Здесь все очевидно. Надо было с самого начала рассказать мне всю правду, сделать меня своим сознательным союзником…
— А вы бы через пару месяцев покончили с собой? Как это случилось с Томасом Нильсоном… Это ведь страшно, Лева, ощущать себя угрозой для человечества, это не всякий выдержит…
— Чепуха. Это все выдумки ваших психологов. Я — землянин. Когда я узнал, что мне запрещено жить на Земле, вот когда я чуть не спятил! Только разумным роботам запрещено быть на Земле. И вот я мотался, как сумасшедший, по всему миру, искал доказательства, что я не робот, что у меня на самом деле было детство, что я на самом деле когда-то работал с голованами, что моя память — это. моя память, настоящая, а не искусственная. Вы боялись свести меня с ума? Ну, так это вам почти удалось!
