- Что ж ты, молодец, чужую жёнку опозорил? Или по согласию было?
Казак ухмыльнулся:
- А пёс его знает, батька-атаман - пьян был, не ведаю.
- Он ко мне в дом силой ввалился, когда меня не было, - подал голос горожанин.
- Так ли было?! - спросил я, нахмурившись.
Казак пожал плечами:
- Я ведь сказал - пьян был, не ведаю.
Он подмигнул мне.
- Худо, что не ведаешь - обидел, унизил человека, который верит нам, верит в казачью справедливость. Ведь обещали не трогать простых людей! Они такие же, как и мы - на обед батоги, на ужин - ослопья. С утра до вечера спину гнут на бояр-батюшек, да на монахов с патриархом.
- Каюсь, батько - больше не буду! - молодец повёл плечами и с улыбкой оглядел казачий круг.
- Хорошая у вас справедливость, - бросил горожанин. - А мне сказали, Степан Тимофеевич, что ты за народ стоишь?!
Казак снял с папахи диадему.
- Эй, астраханец, лови! - он кинул её горожанину. - В расчёте?
Золотой обруч, украшенный каменьями, упал к ногам горожанина. Тот не стал его поднимать, плюнул рядом с обручем в пыль и хотел идти прочь, но я его задержал.
- Так что делать с тобой, молодец? - ласково спросил я казака. - Кто прав - ты или астраханец?
- Гони ты его, батька, я же обещаю больше не пить! - рассмеялся молодец. - Нет, вру - пить буду, но в пьянстве озорничать не стану.
- Хорошо, - кивнул я головой. - Я велю тебя напоить. Приговор таков, я оглядел молча ожидавший круг, - в воду - напоите казачка!
- Атаман?! - выкрикнул молодец, когда ему начали скручивать руки и отобрали саблю и пистоль. - Ты променял казака на голодранца?! Жёнку стало жалко?
- Прости казака, - попросил Черноярец.
- Уйди! - угрюмо ответил я.
- Батька! Атаман! Пощади! - орал казак, которого тащили к берегу. - Я с тобой в Исфагань ходил, плавал с тобой по Хвалынскому морю! Атаман!
Казака посадили в струг.
- Прости казака! - вновь вступился Черноярец. - То лихой казак - Хвёдор Запорожец.
- Сам ведь тешишься с басурманской княжной, - закричал со струга казак, - а другим не даёшь!
Ему сыпали в рубаху камни и связывали за спиной руки.
- Значит у тебя своя правда?! Тебе можно, а другим нет?! Других в воду сажаешь?!
Струг отошёл от берега.
- Значит тебе можно с басурманкой? - не унимался казак.
- Правду говорит, - пробормотал Черноярец.
- Замолчи! - я толкнул есаула в грудь.
Иван упал.
- Правда колит в глаза, атаман?! - Черноярец вскочил на ноги.
- Уйди, Иван - доведёшь до греха!
Черноярец отошёл в сторону, злобно косясь на меня.
- Атаман! Батька! - кричал связанный казак.
Струг выплыл на середину реки.
- Атаман! Степан Тимо.., - послышался всплеск и крик замер.
С берега было видно, как возле струга забурлила вода - на поверхности лопались поднимающиеся пузыри.
Казаки хмуро, молча расходились, покидая круг. Я взглянул на застывшего астраханца - он смотрел широко раскрытыми глазами на реку, на то место, где утопили Хвёдора Запорожца.
- Видишь, какая она суровая - правда! Заглянешь ей в глаза и страшно становиться!
Горожанин, словно очнувшись, пугливо оглянулся на меня, молча поклонился в пояс и побежал вдоль реки в город.
- Леско?
- Я здесь, Степан Тимофеевич, - рядом неслышно вырос есаул, который старался не смотреть на меня, хмурился, кусал тонкие губы - видать, жалел утопшего.
- Приготовь струг гулять по Волге-матушке - пойдём мимо Астрахани! приказал я ему глухим голосом. - Вина возьми два... нет - три бочонка!
* * *
Струг скользил вдоль астраханских стен. Чарки молча наливали, молча поднимали и молча пили.
- Помянем лихого запорожца! - только и сказал я.
Вечер выдался душным - где-то на юге, в татарских степях полыхали зарницы. Быть грозе. Выпитое вино разгоняло кровь. Становилось жарко. Я скинул с себя красный скарлатный кафтан, остался в белой льняной рубахе. Рядом, как обычно, сидела молчаливая княжна. Я откинул с её лица тонкую белую ткань. Её чёрные огромные глаза испуганно уставились на меня. Я невольно залюбовался её бледным, точёным лицом, изогнутыми, как татарский лук, чёрными бровями, пухлыми алыми губами.
- Не бойся! - я протянул ей полную чарку. - Выпей за упокой души Хвёдора Запорожца. Пей! - закричал я.
Она робко приняла чашу и, не сводя с меня тёмных, пугливых глаз, долго пила мелкими, судорожными глотками. Наконец, протянула полупустой кубок. Я допил вино и выбросил кубок за борт. Всплеснула вода, из-за туч проглянуло вечернее солнце, и я увидел, как блеснул бок кубка, золотой рыбкой исчезнувший в речной пучине. Казаки молча смотрели на меня - чего теперь им ждать от атамана.
- Волга - мать всех рек, одарила ты меня златом, серебром, золотыми каменьями, наградила меня славой и честью, а я тебе ничего не дал в подарок. Прости, - я поднялся, посмотрел в тёмную воду.
Солнце вновь скрылось, налетел ветер, и чёрное речное зеркало покрылось рябью. Волны били в борт струга. Мрачная тень воды притягивала взор.
- Так возьми же у меня самое дорогое, что у меня есть! - выкрикнул я и, решившись, подхватил княжну и с размаху кинул её в тёмную воду.
Река успела принять лёгкий девичий крик, и княжна камнем пошла на дно.
Казаки окаменели. Первым опомнился Черкашенин:
- Атаман?!
Леско бросился к борту. Я перехватил его за плечо и бросил на дно струга.
- Сидеть! - рявкнул я и другим, изменившимся, внезапно севшим голосом сказал: - Всё, Леско, всё... Уже поздно.
Я медленно опустился на скамью, с удивлением чувствуя, как что-то горячее струится из глаз. Такое же горячее, как и кровь - прожигает щёки насквозь, мочет усы и бороду.
- Всё, - тяжело выдохнул я. - Наливай, Леско, полные чарки - помянем красавицу княжну и запорожского удальца Хвёдора.
* * *
С того самого вечера закончились пиры да гулянья. Я каждый день устраивал смотр казачьему войску. Есаулы учили ратному делу вновь прибывших, ещё необстрелянных людей - беглых стрельцов, ярыжников с патриарших учугов, беглых крестьян. Вспомнив молодость, свои посольства к татарам, договорился с тайшой и купил маленьких, выносливых татарских лошадок. 4 сентября 1669 года я покинул Астрахань, но лишь для того, чтобы вскоре вернуться.
* * *
Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал.
- Живой, - облегчённо произнёс чей-то голос.
Бояре весело рассмеялись:
- Дюжий, чёрт! Шкура у него дублёная! Как придёт в себя, князь Одоевский приказал водой пытать.
- Воо-одой?! - удивлённо протянул палач.
- Скоро государь придёт, почтит своим присутствием, так ты не перестарайся, - напомнил голос зеленоглазого дьяка.
- Ничего с ним не станется! - пробасил палач.
Меня рывком подняли на ноги. Подскочил дьяк:
- Говори, вор, как ты замышлял свои злодейства?!
