- Ничего с ним не станется! - пробасил палач.
Меня рывком подняли на ноги. Подскочил дьяк:
- Говори, вор, как ты замышлял свои злодейства?!
- Да пошёл ты.., - устало выдохнул я.
- Приготовь его к воде! - приказал палачу дьяк.
- Такую пытку никто не выдерживает! - донеслось из боярского угла.
Я посмотрел в ту сторону - князя Долгорукого не было.
- Брейте голову! - приказал палач своим подмастерьям.
Его хлопцы подхватили меня за руки и бросили на лавку. Где-то в углу жалобно завыл Фрол:
- Покайся, брат!
- Молчи - это всё одно, что постриг в попы!
- Молчи, гнида! - палач стал скоблить мне макушку остро заточенным ножом.
- У меня ниже свербит - пощекочи между лопаток.
- Я тебе пощекочу!
- Мне всегда был нужен такой умелец, как ты, а то я не знал, что можно с боярами делать!
- Всё - готово!
Помощники подняли меня с лавки и привязали к столбу. Голову закрепили бычьими ремнями с такой силой, что я даже не мог ею пошевелить. На бритую макушку стали размеренно падать студёные водяные капли.
- То огнём, то водой - как дамасский клинок закаляете!
Зеленоглазый дьяк стал напротив меня и улыбнулся. Я закрыл глаза, чтобы его не видеть.
- Потише, чтобы в изумление не вошёл! - сказал дьяк палачу и зашуршал свитком. - Пошто, вор, Герасима Евдокимова, царского посланника, в воду кинул?
- Любопытен слишком - знать много хотел! Грамоту у него нашли от государя вашего, чтоб казачью старшину и домовитых натравить на промысел надо мной и моими товарищами. В прорубь я его кинул! - я раскрыл глаза и посмотрел на дьяка.
Он отвернулся.
Тяжело топая, рядом встал рыжебородый боярин - мухтояровая шуба на волчьем меху распахнута, на груди поверх кафтана золотая цепь с образом божьей матери.
- Тимофей Тургенев, царицынский воевода, по твоему приказу умерщвлён был?
- Очень уж любили его голые люди... Так любили, что посадили в воду и его, и всех царицынских бояр, окромя племянника и детишек боярских пожалели. Смена вырастет.
Боярин ударил меня по лицу.
- Злодей, будь ты проклят! - он быстро и истово перекрестился.
- По тебе, я вижу, Москва-река тоже сохнет. Ничего, когда-нибудь и тебя к себе примет! - пообещал я.
Рыжебородого сменил другой боярин, у которого текли капли пота по крупному, веснушчатому лицу.
- Мой брат, Иван Лопатин...
- Дурень твой брат, - усмехнулся я. - Спешил к Тургеневу Тимофею на помощь, встретиться хотел. Вот и встретились на речном дне - в воду посадили твоего брата.
- Ах ты! - боярин замахнулся, но не ударил, а отошёл в сторону.
Ему на смену вынырнуло хитрое лицо дьяка с рыжими бровями.
- Изменник, что ты кричал в Паншином городке?! - дьяк сверился с грамотой. - Это было неделю опосля Николина дня ( Николин день - 9 мая).
- Ну и что?
Дьяк углубился в грамотку:
- Казаки, мы на великого государя не поднимем оружие - пойдём на Русь бить хитрых бояр и воевод, кои скрывают от него правду.
- Верно читаешь.
- Письма к запорожцам писал? Гетману Дорошенко и кошевому атаману Сирко? Прислали они тебе помощь?
- Сволочи они - чего таить, не было от них помощи, струсили!
- Значит, чтут милость государя-батюшки, - назидательно сказал дьяк. Сколько злодеев вместе с тобой оставили Паншин городок?
- Четыре тысячи человек - конных, пеших и в стругах. Для начала хватило.
Дьяк жёстко ударил меня по губам.
- То говорить заставляешь, то рот затыкаешь, - попробовал я улыбнуться.
Мне хотелось говорить... Говорить, чтобы заглушить дикую боль, раскалывающую голову на куски. Всё равно ничего нового они не узнают.
- Ввёл в Царицыне свой воровской закон - казацкие порядки, - читал дьяк.
- Просто объявил всем волю.
- Волю для всех? - усмехнулся дьяк. - Нет такой воли! - дьяк зашуршал бумагами. - На казачьем кругу объявили Петра Шумливого атаманом, а с ним за главных сына дворянского Ивана Кузьмина, соборного попа Андрея и местного пушкаря из служилых - Дружинку Потапова...
- Доносная бумага?
- Письмо, - дьяк спрятал бумагу.
- Значит не всех гадов передавил в Царицыне - остались! - я заскрипел зубами.
В руках у дьяка появились новые бумаги:
- Князь Львов с тобой злодейство замышлял?
- Нет - ваш он, - во рту начали крошиться зубы, - держал его подле дорогим аманатом, чтобы думали, что не только крестьяне-лапотники против нас воюют, но и именитые князья... Казнили мы его потом... Черноярского воеводу тоже казнили.., дабы не велел палить из пушек...
- Астраханью воровством завладел, лютой смерти предал Прозоровских князя Ивана и князя Михаила!
- Они получили по заслугам, - в голове слышался гул, и я чувствовал, как она раскалывается пополам и водяная струйка пробивает меня насквозь.
Обречённо закрываю глаза и вижу волны кровавого, бунтующего моря. Слышу их плеск - волны бьют в лицо. Шёпот ветра в камышах... Или то татарские копья? Я прислушиваюсь к далёкому копейному гулу. "Астрахань! АСТРАХАНЬ!" приносит ветер многотысячные голоса. Слышу треск пламени - всё же опалила моя шуба обидчика! Я улыбаюсь. Вновь шумят волны...
* * *
Мы сидели под Астраханью и ждали вестей из города - готовились к встрече с братьями Прозоровскими. Посылали в город своих лазутчиков. Каждый день к нам со свежими вестями текли перебежчики. Прозоровский-старший был напуган после того, как получил известие о разгроме князя Львова под Чёрным Яром и теперь торопился: чинил стены, углублял рвы, призывал стрельцов оборонять город от воров Стеньки Разина. Но больше надеялся на каменный кремль, недаром Астрахань считалась неприступной крепостью: шесть ворот, десять башен. За каменным кремлём - Белый город со стенами в десять сажень и толщиной в четыре. За Белым городом третья крепостная стена - земляной вал с деревянными стенами.
Я сидел в шёлковом турецком шатре, захваченном ещё в Фарабате. Розовая перегородка, за которой раньше скрывалась моя княжна Юлдус, исчезла никакого следа на земле не оставила моя красавица, только боль в моём сердце. Тёмно-вишнёвое вино, словно литой свинец, тяжело лежит в золотой чарке. Полог шатра откинут и внутри гуляет лёгкий, свежий воздух - пахнет степью. Рядом с входом о чём-то с тихим смехом переговаривается моя доверенная охрана. Слышен конский топот. Три всадника - определяю я. Охрана молча их пропускает. Появляются: Василий Лавренёв-Ус, Фёдор Шелудяк и низкорослый стрелец с угрюмым взглядом серых глаз.
- Здорово, атаман! - приветствуют есаулы.
Шелудяк кивает на невысокого стрельца:
- Вот, Степан Тимофеевич - перебежчик к тебе!
- Как звать тебя, молодец?
- Иван, Петров сын, - угрюмо отвечает стрелец, но в глазах вспыхивает огонь - он радостно и возбуждённо смотрит на меня.
