— Нет, все то же, что и год назад, и два — никаких изменений.
— Про Интернет что-нибудь говорили? — вскользь заметил я, но Дашка тут же насторожилась. — А что такое с Интернетом?
— Подорожает, говорят… Не было ничего? Впрочем, не беспокойся, мне босс должен будет заплатить компенсацию, если это случится…
Мы поужинали. Я пошел перед сном проверить почту. Были письма от Хакера и Цыпочки. Я несказанно обрадовался тому, что Хакер ответил. Он писал, чтобы я не беспокоился, он вне всякого сомнения, примет меня и мою семью в Антарктиде, если это понадобится. Сетовал на холод, на то, что прозрачный купол, который недавно возвели над полярным селением, не настолько уж защищал от холода, как обещали поставщики, жаловался на трудности, на то, что кредиты с трудом выцарапываются из банков, на то, что ООН не слишком серьезно относится к Антарктическому государству, на то, что Штаты мечтают прибрать материк к рукам, не считаясь ни с чьим статусом. В конце следовал PS. «А кто такой SolaAvis, о котором ты упомянул?» — спрашивалось в приписке. Мне чуть дурно не сделалось. Или Хакер прикидывается, или кто-то из нас рухнул с дуба. Я не стал читать письмо Цыпочки, отложил на завтра, обойдется. Только глянул еще раз в рейтинг. У меня было 14 место, у SolaAvisa — 15, у Феи — 16. Цыпочка по-прежнему лидировала. Я почувствовал себя весьма и весьма обреченно, лег в постель, правило читать не стал, уже в кровати помолился «Отче наш» и «Богородице» и провалился в сон, даже не дождавшись Дашки.
18 сентября. Воскресенье. 12 дней до завершения конкурса.
Проснулся — как выпал из небытия, резко, толчком, ни свет-ни заря. Глянул на часы — пять утра. Вскочил, встал перед иконами, почувствовал настоятельную потребность поблагодарить Бога за то, что живы, что сохранил, что глупая моя вчерашняя выходка не кончилась плохо ни для меня, ни для семьи. Накатил острый прилив благодарности — я вдруг понял то, что вчера не успел даже расчувствовать: мы все висели на волоске от гибели, всегда висели, но сейчас особенно — мы были беззащитны и слабы. И тем не менее, краем сознания, несмотря на то, что это было чистейшей воды безумие, я знал, что сейчас отправлюсь на Божественную Литургию. Мелькнула мысль, что на раннюю — безопасней. Сатанисты, возможно, еще спят или справляют свои адские службы. И ранняя — короче, много короче, чем поздняя. Я тихо собрался, написал Дашке записку, что ушел в храм, и, перекрестив по очереди каждого из своих, отправился в путь.
Пока спускался по лестнице, слышал, как хрустит под ногами тонкое битое стекло. Вчера я был настолько весь в себе, так напряжен, что даже не заметил: поменяв лампочки, жилконтора не позаботилась, чтобы убрать на лестнице. Раньше мы бы сами подмели, выбросили бы валяющиеся всюду цоколи, но сейчас об этом даже глупо было думать. Мелькнула мысль, что, возможно, вот так, незаметно, исподволь, начинаются новые исторические эпохи — просто с того, что жильцы начинают бояться выходить на собственную лестницу. А ведь и впрямь боятся: раньше на площадке между вторым и третьим этажом собиралась помногу раз на дню перекуривать молодежная компания. Давненько я никого из ребят не видел. Вероятно, родители не пускают. И правильно, в общем-то делают, что не пускают…
Я вышел на улицу, огляделся. Вчерашнего сатаниста не было, но на его месте стоял, зябко поеживаясь, пацан лет двенадцати. Я сразу же повернул в противоположную от храма сторону, прошел полсотни метров, оглянулся — мальчишка неуверенно, на расстоянии, двигался за мной. «Ну что ж, — подумал я. — Хотите играть — ладно, поиграем в ваши игры, посмотрим, как вам это понравится». И резко взяв с места, побежал. Я бежал по закоулкам и проходным дворам, которые пацан, если местный, должен знать не хуже меня, но если его вытащили из другого района, то у меня было явное преимущество. Да и вид у парня был хлипкий — долго ему не продержаться. На ходу я придумывал замысловатый маршрут, чтобы быстрее запутать следы. Мне это удалось. Через пять минут я почувствовал, что надежно оторвался, но решил назад не поворачивать, а свернуть на Крестовский остров, чтобы через него перебраться на Каменный. Когда я подошел к храму, около него маячила подростковая фигура. Мне не удалось обвести сатанистов вокруг пальца. Вряд ли, конечно, пацан самостоятельно догадался ловить меня у храма, скорее всего, связался с главарем. Я вошел в церковь. Мальчишка не решился последовать за мной.
В храме собрался только клир. Служба еще не начиналась. Отец Иннокентий подозвал меня и расспросил о делах. Я коротко рассказал. Он довольно сердито заметил, что сейчас мое геройство неуместно, что он берет на себя ответственность перед Богом и не дает благословение на то, чтобы я приходил в храм в среду — в праздник Рождества Богородицы. Я стал сопротивляться, возражать, сказал, что двунадесятые никогда не пропускал, собирался как раз на причастие… В конце концов, должен же я причаститься, когда мне угрожает гибель. «Сидите дома, я сам приду к вам», — велел отец Иннокентий. После службы он выпустил меня из храма через заднюю дверь. Я видел, что пацан сидит на паперти спиной ко мне, но уйти незаметно я мог только, в одном направлении — к восточной части острова. Однако там испокон веку возвышалась изгородь военного санатория, перелезть ее незаметно не представлялось возможным, оставалось только спуститься к Малой Невке и обойти по воде, а там, обогнув остров, перейти опять вброд по реке мимо изгороди. Я так и сделал. Разулся, закатал штаны, к счастью, был отлив, так что я практически не намок, хотя по сентябрьской Неве пройти даже с пяток метров — то еще удовольствие. Тем не менее, это лучше, чем неотвязная слежка. К счастью, я не напоролся ни на милицию, ни на санаторную администрацию. Редкие ветераны бродили по аллеям с банками пива в руках. Я перешел, дружески им кивая, словно я местный, на другую часть острова, вылез с территории санатория и, миновав Каменноостровский мост, благополучно добрался до дома. Слежки не было. Я был доволен. Это была маленькая моя победа — на этот раз я сумел перехитрить врагов.
Дашка стояла на лестнице у распахнутой настежь двери и взахлеб рыдала.
— Господи, что случилось? — опешил я. — Дети?
Я безумно испугался. Но тут Дашка вкатила мне такую мощную оплеуху, что от этого сразу же стало легче. Я понял, что с детьми все в порядке, что дело только лишь во мне, в том, что она за меня волнуется.
— Ну всё, всё, успокойся, всё хорошо, — стал уговаривать я жену, осторожно подталкивая ее к квартире. Запер изнутри дверь. Обнял, погладил по голове, по спине. — Всё, всё, всё замечательно. Я просто ходил в храм. Не беспокойся, солнышко. — я представил, как она проснулась, стала искать меня, не нашла, увидела записку, испугалась, приникла к видеофону. Боже мой, неужели так и стояла у двери, меня ожидая? Из кухни высовывалась испуганная физиономия Длинноухого. В глубине квартиры надрывался истошным криком Цыпленок. Так и есть, не завтракали, нервничали, делать им больше нечего. Что же это за жизнь такая зверская пошла? Я отправился на кухню и пока Дашка, баюкая Цыпленка, рассказывала, сколько они здесь натерпелись, думая-гадая, что со мной может случиться, приготовил омлет и разогрел рожок с молоком.
