— Ничего со мной не может плохого произойти, — говорил я. — Ты же знаешь, я осторожный. Если на улице будет по-настоящему что-то опасное, я сам нос из дома не высуну. Я ведь думаю о вас, беспокоюсь, и у меня всегда с собой мобильник. Если что-то непредвиденное случится, уж позвонить домой я точно успею.
— Но я звонила, звонила сто раз! — возразила Дашка.
— Ты же знала, что я в храм иду. Я у входа в церковь выключил трубку. А потом забыл включить обратно. Не беспокойся, я не потерял ее и терять не собираюсь. Тебе надо понять: со мной всё хорошо. И всё будет хорошо. Всегда, ныне и присно… Мысль о конкурсе помешала мне добавить «и во веки веков»…
Дашка заметила заминку, но я тут же поправился.
— Видишь ли, мы под Богом ходим. Поручиться на все сто — никак не могу. Но то, что от меня зависит — я всё сделаю. Ты же знаешь, у семьи второй приоритет после Бога, — понимаю, что первый бы ее утешил гораздо больше, но Дашка и сама знала, что это невозможно…
После завтрака я сел за компьютер. Прежде всего проверил рейтинг. 1 место — Цыпочка, 11 — SolaAvis, 12 — Фея, Одинокая Птица и Фея обогнали меня, я был на 13-м месте, а на 19 я увидел Ветра. Итак, Ветер появился в конкурсе. Я вспомнил свой сон. Но я не позволил недоверию командовать сегодня в себе. Я поставил Ветру минус. И написал ему записку, что его имя появилось в рейтинге. Впрочем, я не сомневался, что Ветер следит за конкурсом. Проголосовало уже пять тысяч с лишком человек, и многие из тех, кого я не знал, и кто обо мне никогда не слышал, приговаривали меня к смерти. Я догадывался, что большинство из них — это те, кого выдвинули в смертники враги либо друзья. Я понимал, что людьми руководит страх. Я все понимал, и я не злился на них. Мне было очень их жаль. Кто понимает из этих людей, что творит, того долго будет совесть мучить, а кто не понимает, то это уже такое несчастье, которому никто, кроме Бога, помочь не в силах. Я закрыл глаза, опустил голову на сложенные ладони и помолился. Молитва была короткой, неуставной, за обуенных страхом и не имеющих разум была она, с просьбой помочь им, спасти их, и еще просил я, чтобы грех, против меня совершенный этими тысячами людей, не засчитывался им, пусть уж лучше будет он им уроком, а я… ну что, как-нибудь переживу это зло… не коварство же это, не злонамеренность — страх, смешанный с глупостью, не более. Ничего, ничего, всё, Господи, со мной в порядке, ноу проблемс… Еще я попросил за Фею, Ветра, Цыпочку и SolaAvisa. Если судьба погибнуть мне, то пусть их хотя бы минует этот двенадцатидневный напряг ожидания, ведь не позволишь же Ты, Господи, умереть им. Не за что им умирать. Хорошие они все люди, Ты же сам это знаешь… Так что уж нервы им зря мотать?
Перед тем, как открыть почту, я встал слегка поразмяться, отключиться от грустных мыслей, подошел к окну — напротив магазина маячила одинокая фигура с бритой головой, я вздохнул, задвинул шторы и вернулся к компьютеру.
Ветер писал, он в курсе того, что попал в рейтинг, но сейчас не до того — нужно готовиться к передаче. Вечером его должны показать в «Обозревателе» в прямом эфире. Конечно, это не совсем то же самое, что новости, аудитория у «Обозревателя» много уже, специфичнее, чем у любых новостей, но случалось, и аналитические программы телевидения меняли направление общественного мнения в политических вопросах. Реакцию людей можно будет увидеть уже завтра-послезавтра; к этому времени Ветер собирался вернуться в свою деревню под Тулой из Москвы, где в Останкинской студии снимали передачу.
— Вряд ли удастся что-либо реально изменить, но попробовать надо, — уверенно писал Ветер.
— Не буду задерживать, — ответил я. — Только, пожалуйста, будь осторожен. Не наследи.
— Не беспокойся, — откликнулся Ветер. — Туда и обратно меня привезет совершенно надежный человек.
Я открыл отложенное вчерашнее письмо Цыпочки. Оно немногим отличалось от предыдущих. У девчонки продолжалась нескончаемая истерика. Она писала, что подписи протестующих против конкурса в мире Феи практически все исчезли. Народ боится защищать тех, кто попал в список номинантов конкурса «Смерть». Все понимают, что любой, кто выступит против администрации, рискует оказаться на первых страницах рейтинга.
— Я тоже забрала свой голос, потому что думала, а вдруг тогда мой рейтинг снизится, — пыталась оправдываться Цыпочка, — и ничего! Как была на первом месте, так и осталась! А Вы говорили, что через пару дней я буду уже позади, как же так? Что мне делать? У меня не может быть столько врагов! Я и народу-то столько не знаю, сколько проголосовало против меня! Помогите, пожалуйста, милый Скиталец, сделайте что-нибудь, я уже больше не могу, я измученная вся, мне проще самой перерезать себе вены или повеситься, чем ждать еще две недели. Не могу я больше, совсем не могу! Плохо мне! Страшно! Ужасно страшно! Я извелась вся. Помогите, ну хоть как-нибудь, ну Вы же взрослый, придумайте. Мне жить очень хочется. Я раньше часто думала, как хорошо было бы умереть, а теперь понимаю, какая дура была. Я очень-очень-очень хочу жить! Ничего другого больше не надо! Спасите меня, спасите, пожалуйста!
Что мне было ей ответить? Как успокоить? Что рано ей еще о смерти думать? Это прозвучало бы беспредельно цинично. Я написал Цыпочке, что на Мэйле, действительно, мы оказались в западне у администрации, но один из моих френдов сегодня выступит в Обозревателе, и я надеюсь, что это как-то нам поможет. Я не стал говорить, что первое место она неминуемо потеряет, судя по тому, как стремительно взлетел я со своими друзьями. Сейчас она этому не поверит, решит, что это пустые слова, которыми ее пытаются обманно утешить. Лучше пускай отвлекается, надеясь на возможный выход из ситуации.
Закончив письмо Цыпочке, я почувствовал себя измочаленным до невозможности. Трудно на расстоянии успокаивать совершенно незнакомого человека, которому грозит смерть и который перестает верить в возможность собственного спасения. Я устал, мне вообще не нравится, когда женщины нервничают или скандалят, а если плачут, то это хуже всего. Я теряюсь в таких случаях и не знаю, как себя вести. Мне кажется, что они рассчитывают на то, что я сумею решить все их проблемы, а я часто не знаю даже, как с ними самими разговаривать, когда им плохо. Я думаю, они и сами не знают толком, чего от меня хотят, просто хотят переложить ответственность за свои проблемы и беды на крепкие мужские плечи. Еще бы эти разнесчастные плечи такими мощными самому чувствовать.
Я встал, подошел к окну. По-прежнему напротив магазина маячила темная фигура с бритой головой. Я долго смотрел на нее и думал, что если бы это было кино, то сатанист сейчас вытащил бы из кармана пистолет и без промаха поразил бы меня. И все мои проблемы были бы решены. Раз и навсегда. Я умер бы мучеником за веру и попал бы в рай. Я потряс головой. Ну вот, недалеко же я от Цыпочки ушел в своих мыслях… И жить, да жить, конечно, очень хочется. Вот именно сейчас, когда опасность подступает с двух сторон. Жить хочется, только получится ли? Что ж, рано или поздно это выяснится…
