Предположение, что начальник экспедиции страдал психическим расстройством, было опровергнуто. Однако мои подозрения только усугубились.
— Прочитали, так давайте назад, — мужчина протянул к карточкам дрожащую руку.
Я молча свернул их в трубку и сунул в карман.
— Я беру их с собой.
— Но…
— Советую тебе не возражать. Учти, что море холодное, не очень-то приятно там очутиться.
Я вышел в коридор. За окнами все так же струился снег. Я уже не слышал шума волн — меня захлестнул белый поток тишины.
Кое-что начало проясняться. Еще немного — и я пойму все.
В тот же вечер я прибыл в Токио и пошел прямо в Геофизический институт, к Тангэ. Институт помещался в огромном стодвадцатиэтажном здании Центра точных наук. Я долго ждал в приемной на шестидесятом этаже. Наконец ко мне вышел Тангэ. Наши взгляды скрестились, как обнаженные шпаги. Над густыми бровями этого человека лежала тень чудовищной муки.
— Кто я такой, вы, конечно, уже знаете. И знаете, что меня интересует. Прошу вас объяснить, что произошло на вашем корабле.
Тангэ откинул со лба непокорные пряди волос. Его глаза бегали. Это был хрупкий, очевидно, не очень сильный физически человек. Впрочем, все ученые казались мне такими. Трудно найти с ними общий язык.
— Очевидно, вы слышали историю о космонавтах, съевших своего товарища. Если не знаете, могу рассказать.
Я впился в него, словно клещ. Теперь уже не отцеплюсь. Тангэ слабо улыбнулся. Все его существо излучало такую откровенность и покорность, что просто больно было смотреть.
— Да нет, эта история здесь ни при чем, — тихо произнес Тангэ. Он походил на ребенка, который наконец-то может излить взрослому свои горести. — Понимаешь, Хино, командир, внезапно заболел…
— Ну?
— Печень и почки совсем вышли из строя. Сказался возраст. Да и духовно он сильно сдал.
Через приемную прошла группа молодых сотрудников с рулонами кальки. Они весело переговаривались. Тангэ проводил их глазами.
— Если говорить откровенно, наша экспедиция тоже провалилась: ведь нам не удалось совершить посадку на Плутон.
— И что же?
— Ну, вот. Надо было возвращаться на Землю. Конечно, у нас были прекрасные штурманы и пилот, но без командира мы бы не добрались…
— Разумеется.
— И нам надо было спасти его жизнь любой ценой… Мы тянули жребий. Хино, конечно, ничего не знал.
Я молча отошел от него. Загадочный рисунок, над которым я долго ломал голову, сразу стал четким и простым. Много дней он жил во мне и мучил, как боль. А теперь, прояснившись, вдруг отделился от меня и начал удаляться. Он менялся на глазах, его очертания вновь стали расплывчатыми.
Передо мной сиял залитый светом огромный город. В вышине мерцало море звезд. Рисунок поднимался туда, к беспредельному небу, и наконец слился с серебристым свечением звездного пространства.
Там кончается слава. Туда, в пустоту, выбрасывают отслужившие свою службу космические корабли. Беспредельность недостижимая мечта. Беспредельность — кладбище мечты. Сейчас там носятся обломки металла, бывшие некогда совершенными машинами, воплотившими ум и волю человека. Носятся и отражают свет мириадов звезд. Сколько вдохновения и порыва! Сколько несчастий и крушений! Космические корабли… Некогда они гордо рвались ввысь, побеждали вечный мрак и холод. В них бушевали человеческие страсти. Потом все постепенно старело — и корабли, и страсти… Неизменными оставались только звезды. Вот они — близкие, как пылающие цепи иллюминации, далекие, как светящиеся точки. Откуда-то с других планет и Земля кажется такой же светящейся точкой. И кто-то мечтает о ней. Кто-то отдает свою жизнь, чтобы приблизиться к ее влажной зеленой поверхности…
В море звезд плавают прозрачные рыбки, некогда называвшиеся космическими кораблями. Здесь есть и огромные, как акулы, корабли в пятьдесят тысяч тонн, и маленькие, легонькие, как плотва. Вот они, пионеры, некогда проложившие путь к Сатурну, Юпитеру, Марсу. У некоторых корпус изодран, помят, покрыт ранами. Другие заражены радиоактивностью. Не все ли равно? Теперь они погружены в поток разрушительного времени…
Когда-то они возвращались на Землю из межпланетных странствий. И люди, ранее заботившиеся о них, как о любимом детище, с горечью убедились, что они обречены, и выбросили их на космическую свалку, в этот уголок неба, далеко отстоящий от основных трасс. Этот кусочек пространства стал их кладбищем.
Я скользил на малогабаритной ракете между могилами. Перед моими глазами начали вырисовываться контуры корабля, который я искал. Не верилось, что его списали, — настолько совершенными были его формы. Засветились зеленоватые буквы на корпусе: «Союзное космическое министерство. Экспедиционный корабль». Я так и не мог понять, почему его списали после одного-единственного полета.
Вот из мрака выплыл огромный фотонный отражатель и заслонил весь горизонт. Я описал на ракете круг вдоль бортов корабля. Так и есть, можно не проверять: никаких следов ремонта. Он и не получал вмятины. Значит, Машу не выходил из корабля, электронный молот не взрывался. Но они придумали правильно: самое естественное — свалить все на электронный молот.
Я подвел ракету вплотную к люку и вошел внутрь корабля. Здесь чувствовалось запустение. С трудом отрывая магнитные ботинки от пола, я поднялся на мостик. Контрольные лампочки бесчисленных приборов были мутны, как глаза мертвых рыб. От этого мостика, еще недавно согретого мечтой девяти человек, сейчас веяло холодом небытия. Я спустился вниз по трапу и толкнул дверь медицинского отсека.
Потом прошел в операционную. Посреди комнаты сверкал неправдоподобной, никелевой белизной операционный стол. Я положил на него карточки начальника экспедиции Хино. Огляделся, вынул из шкафчика скальпель и нацарапал на этом ледяном металлическом ложе: «Смотри карточку ЦД!»
«Мы тянули жребий…»
В моих ушах звучал голос Тангэ. Что они почувствовали, узнав, что командир безнадежно болен? Они знали, что без него не попадут на Землю. Был только один выход — вернуть командира к жизни. И они это сделали.
Они тянули жребий. И вот Хино сейчас поправляется. Умер другой. Только один из девяти. Восемь вернулись на Землю.
Что ж, они были правы. Другие поступили бы на их месте так же…
Родственники погибшего могут испытывать недоверие и неприязнь к тем, кто остался в живых. Это вполне естественно. Но им нельзя рассказать о подробностях смерти. Этого они никогда не поймут.
Я вышел из медицинского отсека. И только сейчас заметил надпись на двери:
«Этот корабль посвящается тебе. Пусть он будет памятником, который никто никогда не увидит. 1992 год».
