— Он неплохо прыгает. Бим так считает.
— Бим с ним и носится, на меня — ноль внимания.
— А ты и обиделся. Ой, сиротка…
— Думаешь, не обидно? Я как спортсмен сильнее, мне знания тренера необходимы.
— Он их слабому отдаёт.
— Помогут они слабому как мёртвому припарки…
И ведь понимал, что глупость говорит, гадкую глупость, а не мог остановиться, несла его нелёгкая: злость подавила разум. И откуда она взялась — чёртова злость? Копилась подспудно: злость на неудачи (не идёт высота…), злость на Бима (даже не заглянет в спортзал, как будто не существует никакого Радуги). Пустая и вздорная злость — от непривычной усталости, от постоянного нервного напряжения. И подавить бы её, посмеяться вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть… Поздно.
— Знаешь, о чём я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, — вскочил, заходил по комнате. — Один — успеху, а другой — тому, что не он этот успех подготовил…
— Алик, ты с ума сошёл! — закричала Дашка. — Прекрати сейчас же! Ты сам не веришь в то, что говоришь.
Не верил. Конечно, не верил…
— Не верю? Ещё как верю. А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути нам с тобой.
Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца.
— Не по пути? И пожалуйста! — резко соскочила с подоконника, оттолкнувшись от него руками, и, видно, задела бидон — непрочно он стоял, сдвинутый к самому краю. Алик так и замер на мгновение с открытым ртом, увидев, как покачнулся тяжёлый бидон. Потом рванулся к окну, оттолкнув Дашку, и — не успел. Только упал грудью на подоконник, обречённо смотрел вниз: бидон медленно, как в рапидной съёмке, перевернулся в воздухе — только плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла — и грохнулся на ящик внизу у стены. И в немую доселе картину нежданно ворвался звук: мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные стёкла, с трудом «выбитые» прорабом на складе управления. Вчера утром на планёрке он с гордостью сообщил о том бригадирам. Алик тоже был на планёрке, слышал.
— Что я наделала? — Дашка лежала рядом на подоконнике.
Слёзы, что грязноватой дорожкой прошлись по её щекам, мгновенно высохли — от испуга. Алик взял её за руку, притянул к себе, погладил по волосам — осторожненько. И она опять заплакала — в голос, по-бабьи, прижалась лицом к замасленному комбинезону Алика. Алику было не очень удобно: разводной ключ за поясом больно впился в живот. Но он стоял не шелохнувшись.
Забыты все слова, только что сказанные, зачёркнуты напрочь — не было их. И ссоры не было. А был только день, обычный летний день, а посреди дня — двое. Он и она. Как в кино.
Ну и, конечно, — разбитое стекло внизу. Этого не зачеркнёшь, как ни старайся.
Алик нехотя отодвинул Дашку.
— Перестань реветь. Подумаешь, стекло. Не человека же ты убила?
— Да-а, «поду-умаешь», — всхлипывала Дашка, вытирала грязными ладошками слёзы. Скорее — размазывала по щекам. — Что теперь будет?
— Ничего не будет. Слушай меня. Я — железный, сама говорила, — и подтолкнул её к выходу. — Пошли вниз. Там уже хватились.
У ящика со стеклом стояла, казалось, вся стройка. Стоял прораб. У него было лицо человека, только что приговорённого к повешению: верёвка намылена и спасения нет… Стояли бригадиры, вполголоса переговаривались, соболезнующе поглядывая на приговорённого прораба… Стоял Бим, явно взволнованный. Во всех неполадках на стройке он тайно подозревал своих учеников и панически боялся, что подозрения когда-нибудь оправдаются. До сих пор он ошибался — до сих пор… Стоял Фокин, тяжко задумавшись о собственном будущем. Он работал со стекольщиками, и с завтрашнего дня они как раз собирались приступить к замене расколотых стёкол в квартирах. Теперь придётся передохнуть… Стояли Торчинский с Гулевых. Этим было просто любопытно знать, как развернутся события: шутка ли — такое ЧП!..
Алик протиснулся сквозь плотную толпу любопытствующих и подошёл к прорабу. Громко, чтобы все слышали, сказал:
— Моя работа, товарищ прораб.
— Не мешай, парень. Не до тебя, — отмахнулся прораб.
— Как раз до меня, — настаивал Алик. — Это я сбросил бидон со второго этажа.
Тут до прораба дошёл наконец смысл слов Алика. Он оторвал взгляд от любезного ему ящика и уставился на школьника, как будто впервые увидел.
— Каким образом? — только и спросил, потрясённый откровенным признанием.
— Нечаянно. Какой-то идиот оставил его на подоконнике, окно было раскрыто. Я хотел переставить бидон на пол — от греха подальше — и не удержал.
— Ты-ы… — прораб глотнул воздух, словно ему его не хватало, хотел добавить что-то крепкое, солёное, но сдержался, только рукой махнул.
— Я найду деньги, — быстро сказал Алик. — Я заплачу.
— Деньги… — сказал прораб. — При чём здесь они? Ты мне стекло найди. Последний ящик со склада выбил, надо же… Чем теперь окна забивать? Фанерой?
— Подождите, стойте! — к месту действия продиралась зарёванная Дашка, до которой (далеко стояла, не решалась подойти ближе) только сейчас дошёл смысл происходящего. — Это не Алик! Это я толкнула.
— Нечаянно? — с издёвкой спросил прораб.
— Нечаянно.
— Тоже переставить на пол хотела?
— Нет, я с подоконника спрыгнула, а он упал.
— Подоконник?
— Да бидон же…
— Не слушайте её, товарищ прораб, — твёрдо вмешался Алик. — Несёт чушь. Дев-чон-ка! — постарался вложить в это слово побольше презрения. — Я свалил и — точка, — и подмигнул Фокину: мол, уведи Дашку.
И верный Фокин мгновенно понял друга, схватил плачущую Дашку в охапку, потащил прочь, приговаривая:
— А вот мы сейчас умоемся… А вот мы сейчас слёзки вытрем…
Дашка вырывалась, но Фокин держал крепко. Ещё и Гулевых с Торчинским вмешались — помогли Сашке: тоже не дураки, сообразили, что Дашка Алику сейчас — помеха в деле.
— Погоди, прораб, — вмешался бригадир слесарей, руководитель практики у Алика. — У смежников на доме третьего дня я видел такой же ящик. А они, как ты знаешь, сдавать дом не собираются. Кумекаешь?
Прораб взглянул на бригадира с некой надеждой.
— Точно знаешь?
— Не знал бы — не лез.
— Бери мою машину и — пулей к ним. Проверишь — позвонишь. А с их прорабом я договорюсь, — потёр в волнении руки. — Неужто есть спасение?
Публика потихоньку расходилась. Прораб строго посмотрел на Алика, сказал:
— Хорошо, что честно признался, не струсил. А заплатить, конечно, придётся. В конце практики твой заработок подсчитаем и вычтем, что положено. Понял?
