Желания врать ей у него не было никакого. Вместо этого Тессетену вдруг невыносимо захотелось заставить Танрэй еще раз улыбнуться, по-настоящему улыбнуться, не в насмешку над ним, однако жена Ала не поддавалась. Внешне она осталась все той же девчонкой, что и десяток лет назад, но в сознании годы взяли свое. И правительница продолжала говорить о том, что не давало ей покоя:
— Там же, где та ночь и семьдесят три воина, уведенные тобой.
— А-а-а… Всё то же… обида, огорчение… Жаль. Я думал, мы сможем найти с тобой общий язык и нам будет о чем поболтать после стольких лет разлуки… Не перебирая проступки друг друга, словно на заседании суда.
Он повернулся и направился к ступеням.
— Сетен! Постой! Нам в самом деле нужно поговорить с тобой, но конечно же — не здесь!
Танрэй поднялась с перилец и, обойдя бассейн по периметру, нагнала его:
— Сегодня вечером, в Тизском дворце, на моей половине.
— И где там «твоя половина»? — насмешливо переспросил Тессетен. — Дворец большой…
— Тебя проводят.
Она искала его взгляд.
— Я пошутил. Я найду тебя в любом месте нашего дряхлого синего шарика, сестренка. Не нужно никому меня провожать.
Тогда она шепнула:
— Смотри! Сейчас это произойдет!
И он невольно взял ее за руку, и Танрэй слегка подалась к нему, на самом честном из существующих языков выказывая свои истинные чувства, и все вдруг изменилось в храме.
Ослепительный поток ударил сверху, из-под крыши, ниспадая в бассейн. Вода озарилась, золотой столб распался на тринадцать лепестков лотоса, покачивающихся на стенах зала. А внутри солнечной колонны порхали тысячи лучезарных мотыльков, созданных посредством игры теней и света.
— Видишь? Это в память об Учителе, — все так же шептала Танрэй, чуть привставая на цыпочках, чтобы быть ближе к его уху.
Ощущая ее так непривычно близко, что слышно было сбивчивое дыхание и стук сердца, Сетен едва заметно провел большим пальцем по спрятанной в его ладони маленькой и горячей кисти собеседницы. Она отстранилась, замерла, румянец бросился ей в лицо, с которого куда-то с давних пор и навсегда пропали все ее озорные конопушки, а в уголках глаз появилось несколько едва заметных морщинок. Нет, он почувствовал бы чужую женщину, будь это самозванка. Разве смог бы кто-то повторить этот зов попутчицы, которому теперь совершенно уже не хотелось противиться?!
— Уже теплее, — пробормотал он в ответ на издевательский смешок, слышный только ему.
— Что? — переспросила Танрэй, но вместо ответа он просто поцеловал ее запястье, а она, едва переведя от смущения дух, заговорила еще живее: — Я говорю, что вот это случается каждый год, в день, предшествующий Восходу Саэто.
— Ты странная женщина, — провожая взглядом гаснущее в бассейне наваждение, вымолвил тот. — Любая на твоем месте первым делом назвала бы другой праздник — ведь завтра твоему сыну исполнится одиннадцать лет.
Она изумленно покачала головой:
— Ты помнишь…
— Да уж еще бы не помнить.
— И помнишь, что сказал мне, когда я умирала?
— Нет. Когда ты умирала, надо было сказать что-то, я и сказал первое, что пришло в голову. Не помню, что…
Кажется, ее это задело, и она высвободила руку. Но он в самом деле не помнил, что наплел ей тогда! Он вообще с трудом вспоминал тот безумный период их кочевой жизни. Но, в конце концов, к чему обижаться — уловка ведь сработала, и она не умерла.
— Коорэ не любит свой день рождения. Он жалеет, что родился в день гибели Оритана. Мы никогда не отмечаем теперь ни Восход, ни его рождение — у нас это день траура, Сетен.
— Да вы рехнулись! — возмущение забурлило в нем: как она могла позволить сделать трауром день рождения Коорэ?! Что за власть имеет над ней Ал? — Вы все здесь рехнулись! Почему молчит Кронрэй и притворяется глухим? Почему уехала Афелеана? Или ты тоже будешь это скрывать?
— Я знаю только, что она сильно повздорила с Алом в вопросах управления, вызвала Зейтори и велела ему отвезти ее в западное поселение… Но я не смогла узнать подробности…
— А ты уверена, что она жива?
Они долго смотрели друг на друга в молчании, и в зеленых очах Танрэй вдруг засветился ужас.
— Что ты… такое… что ты говоришь?! — запинаясь, пробормотала она, а взгляд ее вопил: «А вдруг он прав?!»
Ничего более не произнеся, Тессетен развернулся и быстро захромал к лестнице. За этот год он приучил себя двигаться, как это делают бродяги, которым предпочтительнее оставаться незаметными, и при желании ничто не выдало бы в нем правителя Тепманоры. Но кривить душой перед Танрэй ему было настолько противно, что на этот раз он не стал притворяться. Стремительная, хоть и прихрамывающая походка принадлежала фондаторе Тсимаратау, это была походка властителя, а не забитого попрошайки. И он чувствовал, что пораженная страшной мыслью об Афелеане Танрэй сейчас замерла у бассейна и остановившимся взглядом провожает уходящего смутьяна, ничего не заметив и приняв все как должное. Сетен понял, что она не видит ни лохмотьев, висящих на нем, ни жуткой обросшей физиономии. Пожалуй, это была настоящая Танрэй с ее золотым и всепрощающим сердцем. Да, настоящая.
«Да, сколь и ты — настоящий полоумный пень, навязавшийся на мою голову!»
* * *
Тессетен покинул город через Тизский сад — искусственный оазис, что вел прямиком в подбиравшуюся с юга пустыню. Да, да, где-то там, много южнее этих мест, среди холмов должен был прятаться, по словам покойного Паскома, второй «куламоэно», устройство, способное переносить на любые расстояния со скоростью мысли и в то же время позволявшее человеку узнать свой собственный мир. Как — неизвестно. Просто об этом твердил Учитель. Но Учитель (Сетен теперь хорошо понимал это) мог ошибаться подобно всем остальным людям.
У большого озера в оазисе его ждали тепманорийцы.
— Я хочу завтра же знать о судьбе Афелеаны, — без предисловий сказал Сетен своему ученику. — Пусть ищут ее в западном городе, у Оганги. Если получится уговорить ее свидеться со мной — прекрасно. Если она откажется — ни на чем не настаивать! Но в этом случае я хотел бы узнать о ней все: почему она ушла из Тизэ, что она знает об Але, довольна ли своим нынешним положением.
Фирэ кивнул, а его бестия сладко потянулась, задрав зад и встряхнув длинным и толстым хвостом.
— Так что же, Учитель, удалось вам выяснить что-нибудь об Але?
— Еще нет.
— А о Танрэй?
Тессетен неопределенно пожал плечами. Конечно, удалось. Он ни за что не подпустил бы к себе подозрительного человека: история с пленом в Гивьерр-Барре навсегда приучила его к осторожности. Но то, что Танрэй — настоящая, отнюдь не гарантирует того, что и ее муж — не морочащий всех чужак.
