Камов остановил работающий двигатель и включил другие.
Мощный гул раздался за кормой. Убрав крылья, космический корабль с нарастающей скоростью устремился вверх.
8 ноября 19… года.
Почти два месяца я не касался своего дневника. За это время не случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле шла спокойным, размеренным темпом.
После отлёта с Венеры мы долгое время находились под впечатлением всего увиденного. Её мощные силы, первобытная ярость стихий, величавый покой природы заставили поверить в прекрасное будущее этой планеты.
Покинув Венеру, мы долгие часы оживлённо и радостно говорили о ней, обсуждали всё виденное и даже немного фантазировали.
У меня осталось горячее желание посетить ещё раз сестру Земли, промелькнувшую перед окнами корабля как незабываемый сон.
Удаляясь от неё, мы испытывали грустное чувство расставания с чем-то ставшим уже близким и любимым и долгие часы не могли отойти от окон.
Снова мы видели белоснежную красавицу на фоне чёрного занавеса, усеянного бесчисленными светящимися точками.
Но не было загадочной тайны: мы знали, что скрывается под облачным покровом, и скоро, очень скоро всё человечество Земли будет знать это…
В момент нашего отлёта с Венеры расстояние до Марса равнялось по прямой линии трёмстам семидесяти миллионам километров, но Марс движется по орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть только двести пятьдесят миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На это требуется две тысячи пятьсот часов, или сто четыре дня. Пятьдесят четыре из них уже прошли.
Как я писал, никаких особых событий не произошло. Зато вчерашний день — 7 ноября — никогда не изгладится из памяти. В этот день, который мы привыкли считать самым большим праздником, произошло событие, которое, по словам Пайчадзе, могло случиться раз в тысячелетие.
День начался необычно: впервые за весь перелёт Пайчадзе и Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические инструменты казались покинутыми и сиротливо-печальными. Обсерватория была непривычно пустынна.
Я дежурил у пульта в полном одиночестве, так как Камов занялся проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.
Ничем невозмутимая, мёртвая тишина царила на корабле. Только равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления, нарушило безмолвие. Как и все часы на звездолёте, они показывали московское время.
Было шесть часов утра.
Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей, находящихся сейчас так бесконечно далеко, вспомнил, с каким волнением просыпался всегда в это утро, как спешил на улицу, чтобы не опоздать к началу парада. Впервые в жизни я встречаю праздник не только не в Москве, но даже за пределами Земли, за десятки миллионов километров от неё. И всё же я на родине. Этот корабль, построенный руками советских людей, несущийся сейчас с невообразимой быстротой в тёмных просторах неба, — неотделимая частица Советского Союза. Где бы он ни находился, мы дышим воздухом родины.
Мои мысли были прерваны приходом Камова и Белопольского. Поздравив с наступающим праздником, Сергей Александрович попросил меня разбудить Пайчадзе.
Уже за дверью я услышал, как Камов сказал:
— Проверим ещё раз.
— Всё верно, Сергей Александрович, — ответил Белопольский. — Ровно в две минуты восьмого.
Пайчадзе крепко спал в своей сетке, и мне стало жаль прерывать его сон.
Но просьба командира корабля — это приказ. Я слегка дотронулся до плеча Арсена Георгиевича. Он сразу открыл глаза.
— Извините! — сказал я. — Сергей Александрович просил вас в обсерваторию.
— Что случилось? — тревожно спросил он.
— Как будто ничего.
— Где Белопольский?
Тревога Пайчадзе была законна. Ещё не было случая, чтобы у нас на корабле нарушали чей-нибудь отдых. Ни мне, ни моему товарищу не приходило в голову, какой замечательный сюрприз приготовили для нас наши друзья.
Когда мы один за другим проникли сквозь круглую дверь обсерватории, Камов и Белопольский находились у пульта. Перед ними висели в воздухе банки и несколько сосудов, очевидно для завтрака. Обычно он происходил в девять часов. Ничего тревожного не было в выражении их лиц. Оба встретили нас поздравлениями.
— Что случилось, Сергей Александрович? — спросил Пайчадзе.
— Праздник, — ответил Камов. — Я предлагаю выпить коньяку в честь годовщины Октябрьской революции.
Меня поразили эти слова и тон, которым они были сказаны. Как это не похоже на Сергея Александровича! Разбудить человека на два часа раньше положенного времени, как будто нельзя было отметить праздничный день немного позже… Что с ним случилось?..
Пайчадзе был тоже удивлён не меньше меня.
— Значит, — сказал он, — ничего страшного нет? А я испугался, когда Борис Николаевич разбудил меня.
— Осталось три минуты, — вместо ответа, сказал Камов. — Быстрее, Константин Евгеньевич! — обратился он к Белопольскому, открывавшему бутылку с коньяком.
Опять что-то непонятное! Я вспомнил услышанные слова: «Ровно в две минуты восьмого» — и невольно взглянул на часы. Было без одной минуты семь. Что же должно произойти?
Белопольский протянул бутылку Камову.
— Друзья! — сказал Сергей Александрович — Извините, но придётся пить из одной бутылки, по очереди. Как вы знаете, на нашем корабле вин почти нет. Только для экстренных случаев. Мы сделаем по два-три глотка в тот знаменательный момент, который уже наступает. Через полминуты наш корабль пересечёт орбиту Земли.
Пайчадзе и я невольно вскрикнули от неожиданности.
— Этот сам по себе замечательный для нас момент совпал с днём нашего великого праздника, — продолжал Камов. — Вот причина того, что мы собрались в неурочный час. Выпьем же, мои дорогие друзья, за успешное окончание первого большого космического рейса!
Бесшумно и стремительно несётся в пространство советский звездолёт. Каждую секунду остаётся позади двадцать восемь с половиной километров пути. Невидимая я неосязаемая «дорога Земли» промелькнула как молния, но зоркий глаз нашего командира увидел её, а сердце советского человека подсказало замечательную мысль — отпраздновать великий праздник именно в этой точке. Сюрприз был большой и радостный. И я и Пайчадзе горячо благодарили Камова.
— Поблагодарите также и Константина Евгеньевича. Он помог мне точно рассчитать момент и скрыть его от вас, чтобы сюрприз был приятнее. — Теперь понимаю, — сказал Пайчадзе, — почему вы так туманно ответили мне, когда я спрашивал, в какой момент мы достигнем орбиты Земли. Признаюсь, я подумал, что вы равнодушны. Камов засмеялся:
