— Просто создается прецедент, — объяснил он. — И Организация Объединенных Наций, которая обычно действует по принципу прецедента, сделает его — под давлением русских — общепринятым. Русские уже отгружают с Земли своих диссидентов-узбеков, которые домогаются местного самоуправления.
Фреда отметила про себя, что для обоснования отсрочки речь Хейберна была слишком длинной, если учесть единственный ее лейтмотив «способствовать непрерывному диалогу между теми, кто „за“ и кто „против“, который делает эту страну великой».
— Он имеет в виду монолог, — шепнул ей Клейборг, — Хейбёрна подпустили к зерновому закрому южан, а это не хуже северного сена.
В отеле афиняне устроились в зарезервированном для них кабинете в обеденном зале, чтобы выработать стратегию. Доктор Гейнор — Фреда никогда не говорила ему «Чарльз» — отсрочкой был разочарован:
— Я надеялся протолкнуть свое ходатайство прежде, чем успеет организоваться оппозиция.
— Чарли, — фыркнул Клейборг, — линия фронта существовала еще до того, как Рэмзботем-Твэтуветем засек Флору своим телескопом.
— Может быть, нам следует запасти какой-нибудь резервный довод, — сказал Беркли, — что-нибудь не чисто научное, а такое, что разбудило бы сострадание в сердцах комитетчиков.
— Что, если дать ход идее доктора Янгблада, — предложила Фреда, — об использовании Флоры в качестве санатория для страдающих охлаждением чувств к Земле. По крайней мере, там они не разобьют коленную чашечку, если упадут, бродя по ночам.
— Мне бы очень не хотелось давать молодому спруту поднимать голову, — сказал доктор Беркли, — но, Чарльз, вы, кажется, прониклись к нему доверием.
— Как к потенциальному администратору, Джим, — сказал Гейнор. — Не мне судить о его профессиональном ноу-хау.
— Если вы пойдете по этому пути, — вмешался Клейборг, — у меня есть про запас настоящий козырь — Розенталь. Его держат в Сант-Элизабет, а ведь до того, как он стал глазеть на звезды, Рози был баловнем Хейбёрна.
— Откровенно говоря, я бы предпочел обойтись без космического умопомешательства, — сказал Гейнор, — а вы как думаете, Джим?
— Это будет равносильно шоку. Насколько я помню, он был блестящим оратором, пресса обожала его и сделала популярным.
— Смотря какую прессу вы имеете в виду, — задумчиво сказал Гейнор. — С официальной прессой он не всегда ладил.
— Но с радикальной жил душа в душу, — сказал Клейборг. — Властью в Вашингтоне обладает только эта пресса.
Фреда вдруг поняла, что они говорят о Генри Розентале, бывшем министре Космических Дел, содержащемся последние пять лет в Сант-Элизабет, где он грезит вознесениями в Космос.
Приверженный идеям морального совершенствования и обладая высоким чувством долга, Розенталь, будучи министром, не покидал капитанские мостики космических крейсеров, пока не валился с ног; там он и приобрел эту страсть к неизведанному благоговейному трепету перед расстояниями, которую называют по-разному: космическим помешательством, космическим восторгом и ослаблением привязанности или охлаждением чувств к Земле. Розенталь даже попытался совершить невозможное для такой заметной фигуры, как он, — покинуть Землю, и был задержан, когда прятался в звездолете.
К сожалению, правительство все испортило. Сразу же после того, как пресс-секретарь президента объявил об уходе Розенталя в отставку «по личным мотивам», в радикальной прессе появился снимок, сделанный в момент его выхода из корабля под конвоем двух патрульных береговой охраны; его голова была закинута назад в манере, характерной для шатающихся по ночам шеекрутов. Фотография, сделанная сверху, запечатлела задумчивость и тоску в его глазах с такой остротой, что Фреда помнила этот взгляд и сегодня; запомнила она и подпись под фотографией: «Он похож на глядящего в небо больного орла».
— А как у Рози., э-э-э… эта странность? — спросил Гейнор Клейборга.
— Он ведет себя совершенно нормально в течение достаточно длительных промежутков времени, — ответил Клейборг, — особенно если никто не вспоминает при нем о звездах и ночи. Джим мог бы пойти со мной утром в Сант-Элизабет и удостовериться в его уравновешенности. Если Рози проявит добрую волю, Джим не будет возражать, а вы дадите добро действовать, то получите вашу станцию Гейнора, а я — своего энтрописта в ее штате.
— А разве может быть официально принято то, о чем заявит психически ненормальный человек? — спросила Фреда.
— Это не официальное слушание, — пояснил Гейнор. — Мы просто попытаемся уговорить Хейбёрна. Добро, Ганс. Но если Розенталь согласится выступить на нашей стороне, его аргументация ни в коем случае не должна выглядеть отражением официальной позиции Бюро.
— Я могла бы вместе со своими доводами представить и мой тюльпан, — сказала Фреда, — это поможет убедить Хейбёрна.
— Фреда и ее говорящий тюльпан, — сказал Гейнор, похлопав ее по руке с задушевностью доброго дядюшки.
После этого стратегического совещания она отправилась к себе в номер почитать, но ее мысли все время возвращались к прикосновению руки Гейнора и возникшему у нее от этого отвращению. Она ожидала неминуемого легкого стука в дверь или телефонного звонка так, как если бы следила за неотвратимо приближавшимися кинжалами Железной Девы. Если Гейнор приступит к интимным маневрам, скрыть отвращение к его прикосновениям она не сможет. Она пыталась думать о нем как о Короле-лягушонке, но ее ум отверг эту уловку. Она встала и заходила по комнате. Коснись рука Гейнора ее бедра, и все, ради чего она работала, — председательское кресло в Бюро, перевод в Министерство, а потом и членство в Кабинете, — потонет в пронзительном визге отвращения и страха, который будет невозможно выдать за проявление восторга.
Она зашагала решительнее, негодуя, что какие-то нацарапанные на стене туалета каракули сводят ее с ума. Гейнор женат, у него трое детей, он выставлял напоказ свое платиновое обручальное кольцо при малейшем удобном случае: такие мужчины — хуже всего! Ладно, решила она, просто скажу ему, что подхватила проказу.
Цепляться за соломинку проказы было настолько нелепо, что Фреда рассмеялась и на время расслабилась. Именно в тот момент, когда она развеселилась по-настоящему, зазвонил телефон.
Она вскочила и бросилась к аппарату, но остановилась, дожидаясь, пока он прозвонит второй раз. Ей хотелось хотя бы дать ему понять, что она не неслась к телефону, сгорая от нетерпения.
Она подняла трубку, намереваясь изобразить воркование, но получилось только кваканье:
— Говорит Фреда Карон.
