— Объявляю заседание суда закрытым, — толстяк ударил молоточком по столу, и судейская тройка неторопливо продефилировала к выходу. К отцу подошли двое полицейских, надели на него наручники и куда‑то повели. Он шел с низко опущенной головой, с трудом переставляя ноги. Когда полицейские посадили его в странной конструкции кресло, и я увидела его посеревшее очень напряженное лицо, полные ужаса глаза, трясущиеся губы, дрожащие руки, я поняла, что это — его казнь. Я не могла смотреть на происходящее и не могла оторвать взгляда от проклятого прибора. Боже, кто додумался до этой нечеловеческой пытки! Меня разрывало и жгло изнутри от жалости, обиды, любви, страха неминуемой смерти. Мне казалось, что лишают жизни меня, что еще немного и мгновенная вспышка боли разорвет меня на части и все, что составляет меня, мое я, исчезнет.
Наверное, я потеряла сознание. Очнувшись, я обнаружила, что лежу на полу в своей камере. Проектор, слава Богу, не работал. Я услышала скрип открывающейся двери. Пришли за мной, чтобы убить, как они убили моего отца!
Когда вошедший приблизился ко мне, я, резко перевернувшись на спину, ударила его ногой в пах и пока он, согнувшись, стонал от боли, я вскочила на ноги и, схватив стул, со всей силы опустила его на голову охранника. Несчастный свалился на пол без чувств. Я расстегнула кобуру у него на поясе, вытащила пистолет, сняла его с предохранителя, и, краем глаза увидев фигуру в проеме двери, выстрелила. Второй охранник медленно осел на пол. Я выскочила из камеры и помчалась по коридору, в конце которого меня встречали 3 Ангела. Двое из них получили по пуле, а третьего, лихорадочно вытаскивающего оружие из кобуры, я с разбегу атаковала головой в живот. Противник отлетел, но приземлился неудачно, ударившись обо что-то головой. Он так и остался лежать без движения, а для меня путь был открыт. Коридор переходил в лестницу и я побежала наверх. Лестница закончилась и я оказалась на распутье: справа и слева меня тянулись рукава коридоров. Я вспомнила, что правительственные здания, к коим принадлежала и тюрьма, соединялись коридорами и образовывали правильную окружность, благодаря которой эта архитектурная фантазия получила название Колизей. Я побежала направо и спряталась в одной из дверных ниш.
Ждать пришлось не долго: напротив показался крадущийся полицейский, держащий наготове оружие.
— Дотронешься до Ключа, и тебе конец, — предупредила я служивого, выходя из своего укрытия. Полицейский замер, со страхом глядя на пистолет в моей руке и забыв про свой.
— Бросай сюда пушку (и откуда у меня такой жаргон?).
Полицейский подчинился.
— Открой эту дверь, — потребовала я.
— Нужен пароль, — несколько осмелев, промямлил мой пленник. — Его надо специально запрашивать через Ключ.
— В эту кладовую не нужен пароль, достаточно тебе только приложить к замку ладонь. Пошевеливайся и не смей касаться Ключа.
Помещение открылось и мы попали в комнатушку размером метр на метр. Как только дверь за нами захлопнулась, я изо всех сил ударила своего невольного помощника рукояткой пистолета по голове, и он распластался у моих ног. Прямо надо мной находилась решетка, прикрывающая вентиляционный люк. Я подтащила под люк какую-то тумбу, залезла на нее, сняла решетку, и, подтянувшись на руках, попала в вентиляционную трубу. Мой путь по трубе закончился в обычном офисном кабинете, в котором меня интересовало окно. Через это окно проходила вертикальная лестница, проложенная по всей высоте Колизея, на которую я и выбралась. Спускаться вниз я не стала — двор наверняка закрыт и патрулируется солдатами. Моля Бога, чтобы меня никто не заметил, я полезла наверх и добралась до нужного мне этажа. Разбив окно, я оказалась в ещё одной комнате-складе, где я снова воспользовалась вентиляционной трубой, выходящей в шахту лифта. Другой изнуряющий подъём по лестнице и я стою перед дверью, открывающей выход на крышу. Я знала, что пароль от этой двери меняется раз в год. Более того, я знала сам пароль. На крыше стояли три лётомобиля, один из которых — самого президента нашего государства и был выбран мной, чтобы покинуть негостеприимный правительственный комплекс. Управление лётомобилем не составило особого труда и я, приземлившись на каком-то пустыре, выскочила из машины и побежала в сторону жилого квартала, а оттуда, петляя по многочисленным улочкам между домами, я добралась до Парка, где густая рощица создавала маломальское укрытие для беглецов.
Я легла на мягкую травку, чтобы отдышаться и обмозговать случившееся. Мое сольное выступление в Колизее с элементами стрельбы, драки и угоном лётомобиля несказанно удивило меня. И дело не в том, что я оказалась способной хладнокровно выстрелить в человека и даже не в том, что я непонятно как овладела мудреными приемами борьбы а-ля Сол или управлением лётомобиля, виденного мной доселе только на фотографиях, а в том, что я знала, что мне делать и что ожидает меня через секунду. Как будто со мной это уже было. Как будто я уже была свидетелем смерти отца, как будто я уже убегала из тюрьмы через вентиляционные люки и шахту лифта, как будто я уже пряталась здесь, в Парке.
Опять странное чувство дежавю, опять моя память играет со мной в неизвестную мне игру. Игра, Ви-Игра. Нереальность происходящего напоминала мне Ви-Игру, где я всегда чувствовала себя как рыба в воде, где я всегда была лидером и победителем.
«Когда Персефона оживает, когда Мэй живет?» — не раз допытывался у меня Сол. Я знала, что Нортон имел в виду, задавая этот вопрос. Я жила, когда играла и превращалась в зомби, когда возвращалась в реальный мир, в мир Аида. Темное и душное царство Аида сковывало меня по рукам и ногам, тогда как игра снимала все запреты и ограничения, действующие в жизни, давая свободу, открывая пространства для души и тела. То же пьянящее чувство свободы я испытала после ужасной смерти отца. Может я, как и Сол, сошла с ума и мне кажется, что я — в Ви-Игре, и поэтому я с такой легкостью разбиваю черепа, стреляю в людей и управляю лётными машинами? Нет, это невозможно. Я никогда не забывала, что Ви-Игра — это только игра и она никак не должна влиять на действительность. Тогда как объяснить это невероятное ощущение всемогущества и вседозволенности? Что произошло за последние полгода, изменившие не только мою внешность, но и мою сущность?
Надеюсь, когда-нибудь я получу ответы, касающиеся забытого прошлого, а сейчас надо подумать о настоящем. А настоящее не сулило мне ничего хорошего. Хоть я и избежала смерти, но угроза моей жизни никуда не исчезла. Наверняка мое лицо знает каждый встречный поперечный, и стоит мне высунуть нос наружу, как я тут же буду схвачена. Мне нужна чья‑либо помощь, но, увы, за всю свою серую тридцатилетнюю жизнь я не обзавелась ничем, что можно записать себе в актив: ни друзьями, ни карьерой, ни мужем, ни детьми, ни на худой конец постоянным любовником. Как всегда некстати, мне вспомнился разговор с Солом на эту тему. Да, этот мерзопакостный человек умудрился пройтись по всем моим болевым точкам.
