— Помогите мне, — попросил Второв.
— Вернёмся наверх, — предложил Камов. — Подумаем.
Задача была предельно ясна. Но она не становилась от этого легче.
Фаэтонский автомат был настроен на какой-то вполне определённый и, вероятно, единственный, образ. Он должен был воспринять этот образ или представление, передать другому механизму, который, в свою очередь, заставит действовать механизм записи. И только тогда люди смогут «услышать» то, что было нужно. Другого устройства нельзя было себе представить.
Что же должен вообразить Второв? Какая картина должна была ему представиться? Какое действие характеризует именно учёных? Таких действий было тысячи.
Это было похоже на поиски неизвестного числа с помощью всех мыслимых перестановок существующих чисел.
Безнадёжно!
— Не могли фаэтонцы не понимать этого, — говорили все. — Нужно искать простое решение.
Легенда о «колумбовом яйце», басня Крылова о ларчике, — как часто люди забывают эти мудрые указания. Как ни странно, но думать совсем просто не лёгкая вещь. Чаще всего люди ищут сложность там, где её нет.
Это повторилось и в данном случае.
В чём же ошибались люди? Всё в том же вопросе неразрывной связи представления и слова, образа и слова, понятия и слова. Слово — всегда и везде. Без слов нет мыслей! Хотя людям и кажется, что это не так.
И снова, как тогда в лаборатории, правильный путь указал Семёнов.
— Вы ищете образ, который связан со словом «учёный», — сказал он. — Но разве само это слово не создаёт нужное представление? Когда мы слышим или произносим слово «учёный», мы не можем представить себе футболиста или оперного певца. Все картины, которые вы изобретаете, автоматически возникают из одного этого слова.
— По-вашему получается, что я должен просто сказать: «Учёные здесь», — возразил Второв — Слово «здесь» так же создаёт вполне определённое представление.
— Да, по-моему, так, — ответил Владимир Сергеевич.
— Тогда почему же для открывания пятиугольных дверей недостаточно сказать: «Откройтесь»?
— А разве вы пробовали? Может быть, автоматы фаэтонцев гораздо тоньше настроены, чем мы думаем. Одно дело звездолёт, а совсем другое здесь.
— Во всяком случае, это выглядит очень логично, — сказал Камов. — Мы автоматически повторяем те действия, которые производили на фаэтонском корабле. Вполне вероятно, что Владимир Сергеевич прав, надо испробовать.
— А если это правильно, — добавил Мельников, — то не только Геннадий Андреевич может заставить автомат сработать. Рассчитывать на случайное совпадение биотоков фаэтонцы не могли.
— Значит, любой из нас?..
— Да, любой, — уверенно ответил Мельников. — Теперь это совершенно ясно.
Двенадцать человек снова спустились в шахту.
Обычным тоном, словно обращаясь к невидимому собеседнику, Второв сказал:
— Учёные здесь.
Осталось неизвестным, прав был Семёнов или нет. Каждый из присутствующих обратил внимание, что при этих словах в мозгу возникало вполне определённое представление — здесь, на этом месте, находятся люди, связанные с наукой. Все отчётливо осознали то, на что обычно не обращают внимания, — звуки слов вызвали те образы, которые и нужны были в данном случае.
А так как все знали, что именно будет сказано, то даже не владеющие русским языком восприняли их так же, как присутствующие русские. Возникло двенадцать различных по частоте, но одинаковых по смыслу биотоков.
Может быть, именно на это и рассчитывали фаэтонцы? На коллективную мысль, облегчающую устройство и настройку их аппарата?
Решение, проще которого и быть не могло, оказалось правильным.
За стеной послышался звук, — точно упало что-то металлическое. Мельников и Второв сразу его узнали. Они слышали такой звук на космическом корабле фаэтонцев.
И то, что обычно случалось с пятиугольными контурами дверей, случилось с одной из стен. Она «растаяла» и исчезла.
Открылась тёмная глубина, её скрывал плотный синий туман. Ничего не было видно. Потом появились искрящиеся, словно хрустальные, нити, пронизывающие синий сумрак во всех направлениях.
Они становились всё более частыми и вскоре заполнили всё видимое пространство.
И люди впервые ясно увидели, что «исчезнувшая» стена по-прежнему находится перед ними. Хрустальные нити в стремительном своём движении натыкались на её невидимую поверхность и круто изгибались в стороны. Между людьми и синим туманом стояло непроницаемое препятствие. А нити, казавшиеся тонкими полосками света, очевидно, были потоками неизвестных частиц.
Это продолжалось несколько минут. А затем и нити и самый туман внезапно исчезли.
Но наружная стена хранилища, которая должна была находиться метрах в шести от людей, всё же оставалась невидимой. Её скрывал на этот раз не синий, а молочно-белый — не туман, а свет.
И совсем близко, как будто на том месте, где находилась недавно исчезнувшая перегородка, возникла фигура фаэтонца.
Он был совсем такой же, как те, которых видели Мельников и Второв на кольцевом звездолёте, а остальные люди на экранах при демонстрировании картины, заснятой Второвым. Тёмное трико плотно облегало его тело. На шее висела цепочка серебряного цвета.
Фаэтонец во всём был подобен человеку Земли, отличаясь только небольшим ростом, не больше метра с четвертью.
Нижняя часть его лица казалась непропорционально малой по сравнению с огромными овалам глаз и нависшим над ними мощным лбом. Брови были густы, длинны и круто загибались к вискам. Такими же густыми и длинными были ресницы.
Чувствовалось, что за этим выпуклым лбом находился мозг, во много раз превышавший своим развитием мозг человека Земли.
Прошла минута.
Люди рассматривали странного «гостя», казавшегося реальным существом из плоти и крови. Но это был только призрак, созданный силой науки и могучей техники погибшего мира.
Фаэтонец протянул вперёд обе руки (создавалось впечатление, что они вышли за границы невидимой стены) и улыбнулся.
В мозгу двенадцати человек «прозвучали» слова:
— Моё имя…
И уже не в мозгу, не в мыслях, а просто в ушах раздался певучий звук фаэтонского языка:
— …Иайа.
Где помещался аппарат, связанный с «призраком» фаэтонца и говорящий за него, люди не видели.
— Я пришёл к вам, чтобы рассказать о гибели нашей планеты и судьбе её обитателей, для того, чтобы связать вас с нашими далёкими потомками на их новой родине…
Каждый из двенадцати человек отчётливо «слышал» каждое слово. Четверо записывали. Никто не знал, дадут ли фаэтонцы второй сеанс, нельзя было полагаться только на память.
