не просто в том, что мои воспоминания не добавили к целому ничего потрясающего. Больше всего гостей раздражало, что я, судя по всему, поставил перед собой цель проводить время как можно скучнее. Подразумевалось, что, выискивая вместо приключений бессмысленные зеленые лучи, я преднамеренно отказывался добавить что-либо полезное в гобелен наших общих знаний. К вечеру мое терпение опасно истощилось.
— Что ж, по крайней мере в Тысячную ночь ты не будешь нервно ерзать на стуле, — сказал Критмум, мой старый знакомый по Линии. — Ведь таким был твой план?
— Прошу прощения?
— Устроить что-нибудь позануднее, чтобы не соревноваться за лучшую нить.
— Вовсе нет, — раздраженно возразил я. — Впрочем, если думаешь, что это была сплошная скука... дело твое. Когда твоя нить, Критмум? Хочу от всей души поздравить, пока все остальные будут разносить тебя в пух и прах.
— На восьмисотый день, — спокойно ответил он, — У меня еще куча времени, чтобы изучить противника и внести несколько разумных поправок.
Он придвинулся слишком близко, и мне стало неуютно Я всегда считал Критмума чересчур слащавым, но терпел его общество, поскольку его нити обычно оказывались незабываемыми. Он питал склонность к раскопкам руин древних человеческих цивилизаций, искал там причудливые технологии, угасающее оружие и машинные разумы, свихнувшиеся за два миллиона лет одиночества.
— Так что, — заговорщически произнес он, — Тысячная ночь, и только она. Не могу дождаться, когда ты покажешь, что для нас сочинил.
— Я тоже не могу дождаться.
— И что это будет? Если делаешь Облачную оперу — не пойдет. Такая у нас уже была в прошлый раз.
— Хотя и далеко не лучшая.
— А в позапрошлый раз что было?
— Кажется, реконструкция крупного звездного сражения. Вполне эффектно, хотя и грубовато.
— Да, теперь вспоминаю. Вроде корабль Овсяницы принял это сражение за настоящее? И проделал в коре планеты кратер шириной в десять километров, когда сработали его экраны? Этот придурок поставил слишком низкий порог защиты.
К несчастью, Овсяница все слышал. Посмотрев на нас через плечо шаттерлинга, с которым беседовал, он бросил на меня предостерегающий взгляд, а затем вернулся к прерванному разговору.
— И что значит — тоже не можешь дождаться? — как ни в чем не бывало продолжал Критмум. — Это твое шоу, Лихнис. Либо у тебя был какой-то план, либо нет.
Я с сожалением взглянул на него:
— Твоя нить никогда не выигрывала, да?
— Хоть я и был близок к этому... с нитью на тему Гомункулярной войны... — Он покачал головой. — Не важно. К чему ты клонишь?
— К тому, что иногда победитель решает подавить собственные воспоминания о том, какую именно форму примет празднование Тысячной ночи.
Критмум дотронулся пальцем до носа.
— Я тебя знаю, Лихнис. Все будет скромно и со вкусом... и очень, очень скучно.
— Удачи тебе с твоей нитью, — холодно сказал я.
Критмум ушел. Я надеялся хоть немного побыть в одиночестве, но едва повернулся, чтобы насладиться видом, как рядом со мной на балюстраду облокотился Овсяница, потягивая вино из бокала, который он держал за ножку унизанными перстнями пальцами.
— Наслаждаешься, Лихнис? — спросил он своим обычным низким голосом в отеческой, слегка неодобрительной манере.
Ветер развевал серо-стальные волосы над его аристократическим лбом.
— В общем, да. А ты?
— Мы здесь не для того, чтобы наслаждаться. По крайней мере некоторые из нас. Есть работа, которую приходится выполнять во время сборов, — серьезная и крайне важная для будущего статуса Линии.
— Расслабься, — буркнул я.
Мы с Овсяницей никогда не сходились во мнениях. Среди девятисот девяноста трех выживших шаттерлингов Линии имелось два или три десятка тех, кто обладал особым влиянием. Хотя все мы были созданы одновременно, эти немногочисленные личности были воплощением молчаливого превосходства, любые легкомысленные аспекты сбора были у них не в чести. Во внешности и одежде они предпочитали подчеркнуто деловой стиль. Немало времени они проводили, собираясь в серьезного вида группы, и при виде чужой фривольности осуждающе качали головой. Многие из них были Сторонниками, как и сам Овсяница.
Если Овсяница и услышал мою реплику, то не подал виду.
— Я видел тебя с Портулак, — сказал он.
— Это не противозаконно.
— Ты слишком много времени проводишь с ней.
— Опять-таки... кому какое дело? Ты придираешься лишь потому, что ей не по душе ваш маленький элитарный клуб?
— Осторожнее, Лихнис. На этот раз тебе повезло, но не переоценивай себя. С Портулак сплошные проблемы. Она бельмо на глазу нашей Линии.
— Она моя подруга.
— Ну конечно.
— В каком смысле? — ощетинился я,
— Я не видел сегодня утром на оргии ни тебя, ни ее. Вы немало времени проводите вдвоем. Спите вместе, но пренебрегаете сексом с другими. В Линии Горечавки так себя не ведут.
— Зато вы, Сторонники, держитесь в своем кругу.
— Это совсем другое. У нас есть долг... обязательства. Портулак этого не понять. У нее был шанс к нам присоединиться.
— Если тебе есть что сказать — скажи ей это прямо в лицо.
Он отвел взгляд, уставившись на тонкую линию горизонта.
— У тебя здорово получилось с водными жителями, — рассеянно проговорил он. — Неплохо придумано. Млекопитающие. Они ведь... со старого места?
— Не помню. К чему вся эта зажигательная речь, Овсяница? Убеждаешь меня держаться подальше от Портулак?
— Я убеждаю тебя встряхнуться. Покажи, что хоть на что-то годишься, Лихнис. Наступают бурные времена. Любоваться закатами — это, конечно, хорошо, но сейчас нам требуются надежные данные о развивающихся цивилизациях по всей галактике. Нам нужно знать, кто с нами, а кто нет. Когда завершим Великое Деяние, у нас будет все время мира, чтобы поваляться на пляжах. — Овсяница вылил остатки своего вина в мой океан. — А пока нам необходимо сосредоточиться.
— Сосредотачивайся сам, — сказал я, поворачиваясь, чтобы уйти.
Ситуация начала улучшаться к вечеру, когда интерес переместился к завтрашней нити. Портулак нашла меня, когда я занимался сложной перестройкой одной из дальних башен. Она сказала, что слышала о некой весьма необычной оргии на пятидесятом уровне главной башни и хочет, чтобы я встретился с ней там через час. Все еще остро переживая критические замечания Овсяницы, я ответил, что не в настроении, но Портулак была настойчива, и я пообещал прийти, когда закончу.
Я пришел, но там не оказалось никого, кроме
